Золотое руно

— Между тем, однако же, дозволит ли мне ваше величество сделать одно признание? Вы никогда не узнаете, государь, чего стоило мне исполнить вашу волю. При все моем глубочайшем уважении к вашей особе я все же не решался в этом признаться… почти не решался.

— Как же это? Я не понимаю, откуда такая нерешительность у такого дворянина, как вы.

— Если вашему величеству угодно будет меня выслушать, вы поймете и даже больше — извините меня.

— Говорите, граф.

— Я был в вашей армии, которой противостояла враждебная армия. Я ношу шпагу и происхожу из рода, который привык проливать кровь за того, кто на престоле Франции. Уехать с поля сражения в тот момент, когда тысячи дворян собирались принять в нем участи под сенью цветов вашей лилии! Мое сердце сжалось. И я призадумался, в чем же состоит мой долг перед престолом.

— Ага, так-так, слушаю.

— Но эта нерешительность продолжалась недолго. Как ни пламенно было мое желание разделить опасности сражения…

(Тут автор просит прощения у читателя. Ему — автору — вообще не нравится витиеватость речи, что, он надеется, читатель уже заметил. А этот Шиврю! Да он кого хочешь уморит своим славословием! Надо было быть Людовиком XIY, чтобы все это вытерпеть. И король не только вытерпел, но и стал ещё более благосклонным к Шиврю. А я — нет, увольте, не могу, и потому перехожу сразу к описанию концовки аудиенции).

Шиврю, по его признанию, вынужден был постоянно быть при Монлюсон и приложить старания, чтобы её уберечь, как приказывал король.

— Быть может, граф, — заметил король с благосклонной улыбкой, — эта рыцарская преданность поддерживалась в вас ещё и другим чувством… Э?

— Признаюсь, государь, оно, это чувство, не только было, но и постоянно усиливалось от ежедневного общения с особой, которую благосклонность вашего величества наделяет ярким венцом, окружающим её голову. Но лишь одно это чувство само по себе не заставило бы меня уйти с поля сражения, на котором развевались знамена вашего величества

(Уф! Устал же я от этого негодяя Шиврю! Простите, дорогой читатель, но я уже не могу терпеть дольше эту лесть! Я её обрываю!).

— Я этого не забуду, граф. Королю всегда приятно сознавать, что он может наградить подданного, который служит ему так усердно, как вы.

Сезар сиял от восторга, докладывая Суассон об этой аудиенции. На её губах промелькнула недобрая усмешка.

— Пусть Монтестрюк срывает лавры там. Вы же здесь будете рвать мирты. Он заплатит за все!

Между тем до Парижа дошли слухи о счастливом окончании венгерской кампании. И хотя официального курьера ещё не было, этому слуху поверили все. Суассон позвала Шиврю к себе.

— Слышали? — спросила она.

— Да, сраженье… вроде победы. Но это лишь слух. У двадцати тысяч мало шансов против ста тысяч.

— Но действовать надо все равно. Монтестрюк — такой человек, что, пожалуй, его обошли все ядра.

— Верно, ядра иногда бывают очень неловкими.

— Но если он ушел от них, нельзя, чтобы он свободно встретился здесь с Монлюсон. Я призову на помощь случай, а вы должны им воспользоваться.

— Начинайте, а я продолжу.

— Сегодня будьте на вечере у королевы. Если король будет в духе, я поднесу веер к губам.

— Если веер коснется их, я внесу его изображение в свой герб, — ответил Сезар, целуя руку Олимпии.

— Так не теряйте же меня из виду — со смехом ответила она. — Да не мешало бы вам придать немножко меланхолии своему лицу.

— Прекрасно! Я надену маску отчаяния.

Как и ожидала Суассон, король был в превосходном расположении духа. Еще бы! Очередная — да ещё и какая — победа! Лицо у него было довольным, у всех же было просто радостное настроение. Как же! Король обещал спасти германскую империю, и он спас ее!

Обергофмейстерша её величества с обычной ловкостью приблизилась к королю и привлекла его внимание к Шиврю. Тот бродил в глубине зала с горестным видом, опустив голову.

— Среди всеобщей радости, — сказала королю Суассон, — бедный граф де Шиврю один ходит печальный. Сегодня утром он говорил мне о своей горести и так меня растрогал!

— А в чем дело?

Тут Суассон в учтивых выражениях объяснила королю его «вину», что Шиврю не смог принять участие в победном сражении. И что, разумеется, лишь достойная награда в виде особы, удостоенной покровительства самого короля, смогла бы… но нет, он не смеет н неё надеяться единственно из благоговения перед августейшей особой его величества.

— Я уже думал об этом, — сказал король.

Веер графини взмыл к её губам. Сезар, еле сдерживая прыть, подошел немедленно.

— Благодарите его величество за желание дать вам блистательное доказательство своей высочайшей благосклонности, — с учтивой торжественностью продолжала графиня.

Шиврю поклонился, выразив как можно сильнее свое изумление.

— Я не из тех, кто заслужил благосклонность вашего величества, — отвечал он, не забыв глубоко вздохнуть.

— Граф, вы исполнили мою волю. Этого достаточно. Разрешаю вам явиться к графине де Монлюсон и передать ей мою волю — сделать вас герцогом д'Авраншем посредством даруемой мною её руки.

— Ах, государь! — лишь прошептал счастливец.