Золотое руно

Вот вспомнился Пушкин, и стало не по себе, оттого что мы стоим у знаменитого источника, а ему, великому, так и не ссудила жизнь испить живительной влаги Кастальского ключа…

Оливы, оливы, оливы. Поневоле даешься диву, когда представишь титанический труд крестьян, убирающих урожай в этих неоглядных рощах. Лист этого невзрачного дерева похож на наш ивовый, а стать дерева — яблоневая. Оливы, оливы… Сотни тысяч деревьев. Мадам Каллерой говорила, что где-то под Микенами, где мы еще будем, тянутся бесконечные рощи апельсиновых деревьев — четыре миллиона стволов! Но не менее поразительным было для нас открытие: весь этот гигантский урожай на много лет вперед запродан иностранным компаниям. Возможно, это кому-то и выгодно, но становится немного не по себе.

Автобус спустился давно с предгорий Парнаса и теперь идет по дуге у самой воды Коринфского залива. Просторно живет Греция. Редко мелькнет жилище пастуха, предпочитающего жить независимой от цивилизации, растительной жизнью, или встретится небольшая деревушка в буйном цвете букамбилии, очень похожей на нашу сирень, но цветущей в ноябре.

Понемногу укачивает, но попробуй засни, когда едешь по Греции!

— Впереди небольшой приморский город Нафпактос! — с удовольствием объявляет мадам Каллерой.

— Чем он знаменит? — слышу сквозь дрему вопрос жены моего друга, Нины. Ее светлые волосы купаются в греческом солнце.

— О! Многим… — мадам Каллерой умолкает ненадолго и торжественно объявляет, видимо отобрав наиболее выигрышный момент истории города. — В этом городе подолгу жил и лечился великий испанец, певец благородства и самопожертвования — Сервантес!

Да-а… Мадам Каллерой знает, чем нас расшевелить! А как владеет языком! И где она его изучила?

В автобусе зашевелились. Всем хочется немного побыть в этом городе, но едва ли удалось бы нам уговорить гида, если бы не случайное совпаденье: шофер автобуса был родом из Нафпактоса, здесь, по-видимому, живут его родственники, и он, будучи человеком «себе на уме» и неплохим водителем (до сих пор с дрожью вспоминаю, как он перед Дельфами затормозил у самой кромки обрыва), сэкономил около тридцати минут, чтобы забежать в отчий дом. Мадам Каллерой посмотрела на часы и отпустила нас в город. Когда автобус остановился на площади, она оповестила:

— В этом городе есть небольшой рынок, сегодня как раз торговый день, но не задерживайтесь, пожалуйста, больше двадцати минут: нам еще ехать пятнадцать километров и хлопотать о месте на пароме!

Мы уже знали, что должны переехать через пролив, соединяющий Коринфский залив и Ионическое море, и ступить на легендарную землю Пелопоннеса, где ждут нас Олимпия, Триполис, немного южнее останется Спарта, а впереди — Нафплион, Эпидавр, Микены, Коринф… Да, всего лишь несколько километров пролива из Антириона в Рион — и мы продолжим путь по этому золотому кольцу греческих развалин, описывать которые мне не придется на этот раз.

Из автобуса вышел одним из последних. Оглядываю маленькую площадь, вижу в переулке ласковое море, блещущее на полдневном солнце метрах в ста, высоко на горе, нависшей над городом, — нестарый, православных очертаний храм, а прямо — неширокая улочка вдоль моря, вся ни живого места! — в умопомрачительном развале теснящих одна другую лавок с прилавками и наземными коврами, сплошь уставленными сувенирами, безделушками, дельными вещами, тряпками поразительных расцветок, кувшинами, античными вазами — умелыми подделками под старину, — и все это так расставлено, так повешено и так предлагается, что наша группа вмиг исчезла из моих глаз, утонув в этой призрачной золоченой бахроме, как жуки-землерои в песке. Но и я хорош: ходил, как очарованный странник, глазел, фотографировал, с опаской посматривая, не скрылась бы белая шапка драматурга и не потеряться бы, а потом снял свою, ударил оземь и пошел торговаться — растрясать валютную сирость.

Всюду писали и пишут, что греки были завзятые мореплаватели. Но плаванья имели наиглавнейшую цель — торговлю. Так не осталась ли у нынешних греков малая толика того торгового духа, что двигал некогда этот народ за тысячи километров от своей благословенной земли? Вот вопрос, с которым я вышел из автобуса, и вскоре помял, что эта традиция все-таки сохранилась.