Золотое руно

Вот он, плотный греческий рынок, но ничего традиционно восточного, шумно-балаганного, назойливого — береги рукава! — нет. Возможно, то уважительное достоинство, скрыто-напряженное внимание к покупателю, живая готовность к движению навстречу и поразительное угадывание желания покупателя — все это берет начало оттуда, из глубины веков, когда неведомый темноволосый стройный человек из древней Эллады разбивал палатку на далеком и неспокойном берегу моря Евксинского, а его потрепанное суденышко стояло на якоре с опущенными парусами. Дивился раскосый кочевник, прямо с седла, копьем перебирая товары и глядя на беззащитную голову грека, поражался его выдержке и не сек ее. Свистел трехпало, глядя, как мелькают над прилавком проворные руки отчаянного торговца — делового человека древних времен. Да, это они, торговцы, вопреки бесконечным войнам открывали, как свои лавки, самый прямой путь к сосуществованию народов — торговлю. Сколько видела грешная Земля наша нашествий и кровопролитий! Но из пятнадцати тысяч войн, зафиксированных человечеством, его историей, ни одна не заканчивалась безмолвием смерти: после каждой из них рано или поздно торжествовал разум и вчерашние враги возвращались к вечному делу жизни — работе, торговле, вновь становясь друзьями. Это свойство подлунного бытия было замечено еще Софоклом, сказавшим устами царя Эдипа:

        …и никакой союз
Меж городов, как меж людей, не вечен:
Вчерашний друг становится врагом,
Но дни бегут, и вновь он станет другом.

Эта мысль девяностолетнего Софокла, высказанная за пять веков до нашей эры, не оставляет равнодушным и нашего современника, она по-прежнему волнует и обнадеживает…

А рынок затягивал, как глубина, и казалось, что где-то в конце этой узкой улицы, где слились воедино и левая, и правая сторона, там-то и ждет туриста золотое дно. Но как дойти до него, когда слева и справа смотрят на тебя внимательные и доброжелательные глаза торговцев? Фотоаппарат щелкает непрестанно. Уже не глядя, на слух, перевожу пленку, стараясь не упустить из виду интересное лицо покупателя-грека или божественную грацию юной торговки. А тут еще надо успеть сделать покупки — тоже радость, когда чувствуешь, что рады тебе, предупреждают каждое желание, достают все, до чего не дотягивается рука, на что упал взгляд…

«А сколько же времени?» — этот невинный вопрос набатом грянул в моей голове. Часы сказали время — и тотчас кто-то будто облил меня холодной водой: вмиг успел вспотеть и выстыть. Еще бы! Вместо двадцати минут прошло сорок с лишним!

Бросаюсь по улице назад, но откуда-то много появилось народу. Те самые крестьяне из соседних деревень и мелких городишек, которые не мешали медленно двигаться, когда шел сюда, теперь натыкаются на меня, а я налетаю на них. Улице не вижу конца и решаюсь свернуть в переулок налево — хитрю, чтобы бежать параллельно, но на всякого хитреца туриста довольно простоты архитектурной неразберихи маленького города, и я тотчас попадаю в тупик. Беру еще дальше влево, выбегаю на набережную и, держа у правого плеча купол собора площади, по-заячьи — окружным путем — выбегаю на площадь.

Нашего автобуса нет.

Бешеный круг по площади и — столбняк.

Догнать автобус нет никакой возможности. Значит, остается два выхода: самостоятельно добираться до Антириона, самостоятельно переправляться сегодня (если будет еще паром) или завтра на тот берег, в Пелопоннес, и пешком идти до Олимпии, а это… — вчера я прикидывал по карте, на глаз — километров шестьдесят. Вторым выходом оставалось закрепиться в Нафпактосе, где тоже имелось несколько выходов, главными из которых были: заявиться в полицию, вернуться на рынок и, пока не поздно, распродать по дешевке, что я накупил на всю свою небольшую валюту, — все эти кувшины, статуэтки, значки… Ну, а третьим способом прожить и дождаться прихода русских в Нафпактос я избрал собор на площади, где можно будет вечерком выпросить на паперти несколько десятков лепт. Вот когда я понял подлинное значенье этой мелкой греческой монеты — лепты!..

— Ну какого ты черта! — рявкнул драматург.

— Как я рад тебя видеть! Ты тоже отстал?

Он не ответил и зашлепал куда-то в переулок, куда полицейский отогнал наш автобус с площади, где, оказывается, нельзя было стоять. «Ишь, расфыркался! — подумал я о драматурге. — А ведь с рынка смылся и меня не окликнул!»

— Софокл! Не сердись…

Бронзово-рыжий затылок непреклонно и молчаливо выкатывал складку, но и она меня сейчас не раздражала: я был рад, как бродяга, как блудный сын, вновь обретший Родину. Вот она, на колесах! Лица неподвижны. В глазах — упрек.

— Простите, если можете! — упал я на колени рядом с кабиной шофера, прямо у ног мадам Каллерой. — Больше со мной этого не повторится!

— Гарантии? — потребовал драмодел.

— А вот гарантии!

Я тряхнул горой сувениров, положил их на пол и демонстративно вывернул карманы.