Золотоглазые

Розовый фургон повез меня не обратно в «Дом Матерей», пунктом нашего назначения оказалось более строгое, больничного вида здание, где меня суетливо уложили в постель в отдельной комнате. Утром после плотного завтрака меня навестили три врача. Они держались скорее приветливо, чем официально и мы дружески проболтали около получаса. Очевидно, они были хорошо осведомлены о моей беседе с историком Лаурой и не уходили от ответов на мои вопросы. Многие из них даже доставляли им удовольствие, хотя я этого понять не могла, потому что не находила в них ничего утешительного: все, что они рассказывали, было до ненормальности практично, подчинено единой, раз и навсегда выработанной технологии. Однако под конец их настроение переменилось. Одна из них, перейдя на деловой тон, произнесла.

— Вы должны понять, что столкнули нас со сложной проблемой. Нельзя сказать, чтобы Матери были восприимчивы к недовольству, но вы за довольно короткий срок сумели возмутить и ошеломить их. Ваше влияние на более неустойчивые элементы может оказаться еще серьезнее. Дело даже не в том, что вы говорите, ваше отличие от других вытекает из всего вашего мировоззрения. Не вы в этом виноваты и, откровенно говоря, мы не видим, как вы, образованная женщина, смогли бы приспособиться к тому безмятежному и бездумному одобрению всего, что требуется от Матери. Ваше терпение быстро истощится. Да и те условности, что вбила вам в голову ваша система, не дадут вам отнестись к нам доброжелательно.

Я поняла, что это беспристрастное суждение обо мне было правдой. И я не могла его оспаривать. Перспектива провести остаток дней своих среди этих розовых, шпионящих, мягкотелых Матерей с регулярными перерывами на роды, несомненно, быстро выбила бы меня из колеи.

— И что же тогда? — спросила я. — Сможете ли вы уменьшить эту тушу до нормальных размеров?

Она покачала головой.

— Скорее всего, нет, — хотя не знаю, такого еще не делали. Но даже если бы и смогли, вряд ли вы сможете ужиться в Докторате, не говоря уже о вашей приверженности влиянию Реакционизма.

Это понимала и я.

— Что тогда?

Она поколебалась, но затем сказала.

— Единственное действенное средство, которое мы можем предложить — это гипнотическая операция, заменившая бы вашу память.

Как только до меня дошло значение этих слов, мною овладела паника. Я боролась с ней, убеждая себя, что они, по крайней мере, разумно изложили свое предложение. И мне необходимо ответить также. И несмотря на это, прошло несколько минут, прежде чем я смогла ответить дрожащим голосом.

— Вы просите, чтобы я совершила самоубийство. Моя память и мой ум — одно и то же: это я. Потеряв их, я умру так же верно, как если бы вы убили мое тело.

Им нечего было возразить на это.

В этой жизни у меня осталось только одно — память, что ты любил меня, мой милый, милый Дональд. Ты живешь теперь только там. Если умрет она — это станет твоей второй смертью, навсегда.

В течение дня мое одиночество нарушали лишь нашествия малюток, сгибавшихся под тяжестью пищи. В остальное время я была наедине с моими мыслями, а они едва ли веселили.

— Откровенно говоря, — как сказала мне не без сочувствия одна из врачей, — мы не видим другого выхода. Умственные расстройства — самый большой источник беспокойства для нас со времен катастрофы, они случаются ежегодно. Даже если пострадавшие загружали себя неимоверным количеством работы, многие из них не могли приспособиться. А вам мы не можем предложить и этого.

Я понимала, что со своей стороны она честно меня предостерегла. И я знала, что даже если галлюцинация, становящаяся день ото дня все реальнее, будет вынуждена растаять, я была в ловушке.

В течение долгого дня и последовавшей за ним ночи я упорно пыталась вернуть ту ясность, которую умудрилась внушить себе в самом начале, но не смогла. Я уже была не в состоянии справиться с наступившими на меня противоречиями, мои чувства слишком ясно свидетельствовали о реальности окружавшего мира, во всем настойчиво просматривался дух последовательности и логичности…

Отпустив мне на размышления 24 часа, в комнату явилось все то же трио.

— Я думаю, — сообщила я им, — что теперь лучше понимаю. То, что вы мне предлагаете — это безболезненное забвение, вроде того, что следует за умственным расстройством. Вы ведь не видите другого выбора?

— Нет, — согласилась главная из них, а две другие кивнули, — но во время гипноза нам, конечно, понадобится ваше содействие.

— Знаю, — ответила я, — и понимаю также, что в данной ситуации возражать было бы пустой тратой времени. Поэтому я… я, да, я готова согласиться, но на одном условии.

Они вопросительно посмотрели на меня.