Золотоглазые

Бокер решил не менять расположения лагеря, считая, что на Эскондиде у нас не меньше шансов, чем где-либо, тем более Смиттаун единственный город на всем острове и рано или поздно настанет его черед.

Но шли недели, ничего не происходило, и мы начали сомневаться. Радио, что ни день, сообщало о новых нападениях, однако за исключением небольшого происшествия на Азорах, остальные случались в Тихом океане. У нас появилось угнетающее чувство, что мы ошиблись полушарием.

Я говорю „мы“, но подразумеваю только себя. У моих товарищей дел было по горло. В частности — освещение. Все нападения случались ночью, а для съемки в темноте нужен хороший свет. Как только городской совет узнал, что ему не придется раскошеливаться, то тут же дал согласие на дополнительную иллюминацию: здания, почтовые ящики, деревья — все было облеплено мощными прожекторами, управление которыми в интересах Теда вывели на единый пульт в его гостиничном номере.

Островитяне полагали, что их ожидают грандиозные празднества, городской совет называл это занятие безобидной формой сумасшествия, а я — бесполезной затеей. Да и все мы с каждым днем становились все скептичнее, пока… Пока не случился набег на остров Гэллоу, прогремевший на весь Карибский бассейн.

Столица — Порт-Энн — и три самых крупных береговых поселения подверглись нападению в одну ночь. Три четверти населения — как небывало. Выжили только те, кто заперся в доме или спасся бегством. Поговаривали о каких-то невероятных размеров танках, якобы выползающих из моря. Но во всей этой неразберихе совершенно невозможно было понять, где правда, а где ложь. Единственный достоверный факт — тысячи человек бесследно исчезли.

Настроения резко изменились. Спокойствия, безмятежности, чувства безопасности как не бывало: все вдруг ясно осознали, что могут стать следующей жертвой. Люди откапывали на пыльных чердаках дедовское оружие, давно вышедшее из употребления, и приводили его в порядок. Организовывались добровольные дружины, шли разговоры о создании межостровной Службы быстрого реагирования. В общем, первые две-три ночи город бурлил, по улицам с важным видом ходили патрули.

Однако прошла неделя, никакого намека на опасность, и боевой пыл потихоньку испарился. Кстати, активность подводных обитателей прекратилась повсеместно. Единственное сообщение — с Курил, но и то в чисто славянском духе — ни даты, ни подписи: надо полагать, что оно долго блуждало по тамошним системам госбезопасности и тщательно рассматривалось под микроскопами.

На десятый день естественный принцип смиттаунцев во всем полагаться на manana[12] полностью восстановился. По ночам и во время сиесты Эскондида беспробудно спала. Мы — вместе с нею. Казалось совершенно невозможным, что кто-то может нарушить покой. Мы полностью адаптировались к местной жизни, во всяком случае, некоторые из нас: Мюриэл увлеклась островной флорой: наш пилот Джонни Таллтон постоянно прохлаждался в кафе, где очаровательная сеньорита обучала его местному диалекту; Лесли адаптировался до такой степени, что приобрел гитару, треньканье которой днями напролет доносилось из открытого окна. Мы с Филлис вернулись к сценариям для будущих передач. И только Бокер да двое его ближайших соратников — Билл Вейман и Альфред Хейл — не дремали. Если бы нас видел спонсор!..

Мы томились под зонтиком, а Лесли завел свой обычный репертуар. „О Sole mio“[13] летело сверху.

— Сейчас последует „La Paloma“[14],—застонал я и отхлебнул джин.

— Мне кажется, — сказала Филлис, — пока мы здесь, стоило бы выяснить… Ох, что это?

Со стороны моря до нас донесся ни с чем не сравнимый шум. Мы выглянули в окно и увидели крохотного мальчугана цвета кофе, почти целиком скрытого широкополой шляпой. Он вел упряжку здоровенных волов, за которой визжала, скрипела, скрежетала пустая повозка. Мы обратили на мальчишку внимание еще утром, когда он спускался с гор с повозкой, груженой бананами, даже тогда нам показалось, что это весьма шумно и неприятно, но теперь, когда она шла порожняком, — грохот был несусветный.

С трудом мы дождались, пока волы минуют Плазу, но тут опять послышался голос Лесли. Он уже пел „La Paloma“.

— Мне кажется, — вернулась к разговору Филлис, — надо извлечь из этого Смита все, что можно. Почему бы ему не стать, к примеру, Робин Гудом? Что нам стоит сделать из него такового? А что ты знаешь о старинных парусниках?

— Я?! С какой стати я должен о них что-то знать?

— Любой мужчина почитает за честь разбираться в морских судах, я подумала, что и ты… — Филлис неожиданно замолчала.

Сверху раздался заключительный аккорд „La Paloma“, и Лесли грянул новую песню.