Золотой адмирал (Пират Ее Величества)

Пока этот чернобородый малый все дальше углублялся в свой рассказ, самый большой чугунок Полли Фостер мирно булькал на огне, и когда густой желтый жир от курицы всплыл на поверхность, она удалила его и всыпала в прозрачный бульон смесь бобов и гороха.

— А вы откуда будете, мэм? — спросил Хэл Мэтсон Кэт, разрезавшую на бутерброды одну из принесенных ею булок. Кусочек сыра она, к счастью, тоже припасла еще заранее.

— Я-то? Я из небольшой деревушки, о которой вы вряд ли слышали, она в Хантингдоншире.

— В Хантингдоншире?

— Да, из поселения Сент-Неотс.

Дым, выбивавшийся в комнату из плохо сложенного очага, до слез разъедал ей глаза.

Мэтсон поднес к заросшим усами и бородой губам наполненный элем коровий рог.

— Сент-Неотс? Постойте-постойте! Где же я слышал это название? — Волосатый кадык Хэла трижды дернулся, прежде чем он опустил рог на стол. — Боже мой, теперь вспоминаю. От одного из колонистов, когда мы высадились на одной из скверных песчаных отмелей у берегов Виргинии. Он был родом из того же местечка. Может, припомните такого могучего светловолосого парня, вечно готового шутить и смеяться?

— А имени его вы не припомните? — спросила Кэт, наморщив гладкий белый лоб. Она ведь если и не знала, то хотя бы слышала обо всех, кто жил в том уголке Хантингдона лет пятнадцать, а может, и больше.

Хэл с надеждой глянул на чугунок, вытянул ноги — теперь уже босые, так как новые сапоги жали, — к камину, на котором сидел длинношерстный турецкий кот, взирая на них не слишком одобрительно.

— Нет, хоть умри, не помню. Видите ли, мэм, их там было не меньше сотни. Поторговали с ними немного, высадили бедолаг на берег и помогли им в схватке с туземцами, а там уж поплыли домой.

Кэт быстро перебирала в уме всех, кто мог бы действительно уехать из Сент-Неотса в Америку. И вдруг ее осенило.

— Вы сказали, этот парень светловолос и необычайно силен?

— Да, пожалуй, он самый сильный в новой колонии губернатора Лейна.

— Тогда, — заявила она убежденно, — вы говорите о Питере Хоптоне.

Моряк уставился на нее во все глаза, затем ощерился.

— В самую точку, мэм. Именно о Хоптоне я и говорю.

— Эх, был бы здесь Генри! — хлопнула в ладоши Кэт в сдержанном приливе энтузиазма. — Видите ли, мастер Мэтсон, этот Питер Хоптон, о котором вы говорите, приходится моему мужу двоюродным братом. Расскажите мне о нем. Здоров ли он? Женат ли? Взял ли он себе большой земельный надел, какие предлагают поселенцам?

— Ну, женат он или нет, за это я не ручаюсь, но твердо знаю одно: ни он, ни кто другой на этой проклятой земле не стал еще помещиком, когда мы оттуда отплывали.

Он жадно принюхался и задвигал волосатыми челюстями, заставив детишек так и взвизгнуть от смеха.

— Ради глотки Господней, Пол, неужели эта несчастная курица все еще не готова? Я мог бы сейчас слопать целую лошадь, а потом уже гоняться за ее возницей.

После ужина наступил самый волнующий момент этого памятного вечера, когда из небольшой матросской сумки, которую Хэл до этого хранил в своем сундучке в Лондоне, он извлек маленький кожаный мешочек, наполненный чем-то вроде мелко нарубленных коричневатых листьев, и странный белый предмет, вылепленный из глины. Набив коричневое вещество в шаровидный конец с одной стороны этой таинственной штуки, моряк пальцами с загрубелой кожей выхватил уголек из камина, подержал его над глиняным инструментом, пососав другой его узкий конец, затем глубоко затянулся и выпустил из ноздрей большущее облако серовато-белого дыма. Дети встревоженно завизжали.

— Боже милостивый! — вскрикнула малютка Хелен. — Дядя Хэл загорелся!

И прежде чем Кэт или ее мать смогли вмешаться, она выплеснула кувшин воды прямо в обветренное лицо своего дяди. Взревев, словно бык, он вскочил и влепил бы своей племяннице по голой попке, если бы сумел ее поймать, но та вылетела в открытую дверь со стремительностью кролика, преследуемого хорьками, и осмелилась вернуться только тогда, когда ярость дяди утихла и трубка его снова была зажжена.

После заката солнца, когда брат Полли ушел, свернув на дорогу, ведущую в Лондон, Кэт приласкала свою малютку. Чуть скрученная ступня ее крошки показалась ей попрямее. Да, так ей подумалось в полумраке.

— Теперь-то дела у тебя пойдут получше, по крайней мере до возвращения твоего мужа, — пообещала пышногрудая Полли Фостер. — Завтра, хоть это и будет воскресенье, я рискну съездить в Лондон. Там, в Блэкфрайэрс, есть один еврей — Джон о нем отзывался как о честном человеке. Я уверена, он не будет ждать, пока пройдет Святой день[60], чтобы купить эти жемчужины, хотя это и риск.

— О Полли, нет. Это принадлежит тебе и твоим детям. Из этих денег я не возьму ни фартинга.

Вдова наградила свою подругу весьма раздраженным взглядом.