Золотой архипелаг

Трое телохранителей Акулы, вооруженные автоматами Калашникова, во имя исполнения формальностей охлопали Бойцова по бокам снизу доверху, но чрезмерно себя проверкой не утруждали. Чего им бояться? Их, вместе с хозяином, пятеро — пятеро вооруженных до зубов гангстеров. А он, высокий, худосочный, с лицом аскета, один. Когда они открыли его портфель, то ничего, кроме лезущих из папки документов, не увидели.

— Уберите лапы, — предупредил Бойцов. — Это не вам, а вашему хозяину.

Трое амбалов лениво отодвинулись от портфеля: получать вздрючку от Акулы не хотелось никому. Иван Андреевич обратил внимание на то, что в дальнем конце гигантского, увеличенного еще и отсутствием спортивных снарядов, голого зала неподвижно стоят двое: один постарше, другой помоложе. Оба они были чем-то похожи: черноволосые и темноглазые, несуетливые, в отличие от тех троих, но в их неподвижности угадывалась опасность. Она была сродни неподвижности кобры, которая практически незаметна, когда дремлет меж камней, но, недреманным взором подметив движение добычи, оживет и бросится, совершив смертельный выпад. Кто же из них Акулов? Иван Андреевич поставил на того, который был старше.

— Это ты Акулов? — обратился к нему Бойцов, приблизившись на такое расстояние, с которого бандит мог разглядеть содержимое его портфеля.

— Давненько мне никто не «тыкал», — со снисходительной ленцой сытого льва отозвался тот, кто постарше. — Но угадал ты, бедолага, правильно: Акулов — это я. И я сегодня добрый. Но если окажется, что фондовых документов ты не принес, а явился с голыми руками на жалость давить, своего щенка выпрашивать, тогда — уж не прогневайся — буду злой. Ну так как?

— Принес, — ответил Иван Андреевич, стараясь, чтобы каждое слово звучало со стыдом и натугой, словно ему приходилось выталкивать их из себя. — Все принес, что ты хотел. Только не трогай ни меня, ни сына, очень тебя прошу. Сдаюсь на милость победителя.

Иван Андреевич уловил, что второй черноволосый, являвшийся, очевидно, личным телохранителем Акулова, недоверчиво вслушивался в его слова, и подумал, что, наверное, переборщил с демонстрацией своего унижения. Но Акулов ничего не заметил: должно быть, изъявления раболепства были для него привычны. Бойцов невольно задумался о том, какое количество невинных людей надо было сломать и раздавить, чтобы привыкнуть к такому тону — униженному и страдальческому.

«Змея, — мысленно произнес Иван Андреевич, настраиваясь на то, что обязан был совершить и что совершить ему, постоянно перечитывавшему Толстого и Достоевского, было все-таки трудновато. — Ядовитая змея. Нет, меньше змеи: хищное насекомое. Сколопендра, многоножка в человеческом облике. Люди способны раскаяться, изменить свое поведение — насекомому это не дано. Оно будет ползти и ползти, кусать и кусать, пока на него не наступят… Если наступить, ничего страшного не произойдет: просто хрустнет хитиновый панцирь. Правда, в последнюю секунду жизни насекомое успеет выпустить смертельный яд… Ну так чего же еще ожидать от него?»

— Где документы? — услышал Иван Андреевич. Улыбнулся и ответил:

— Вот они.

Время на размышление кончилось. Все для себя решив, Иван Андреевич смело двинулся к латифундисту, открывая на ходу портфель с так необходимыми гражданину Акулову колхозными документами. Но вместо документов рука Бойцова вытащила завернутый в белое полотенце пистолет, и, пока телохранители не успели сообразить, что эта матерчатая штука способна представлять опасность, Бойцов, подойдя почти вплотную к Акулову, выстрелил в него в упор два раза. Успел выпустить и третий заряд, но третья пуля досталась стоявшему возле шефа телохранителю Мусаеву. Как верный пес, он постарался заслонить хозяина своим телом, но спасти его уже не смог. Не смог даже разделить его участь, потому что Мусаев был ранен, Акулов — убит.