Золотой архипелаг

Адвокатесса говорила быстро, напористо, однако с каким-то посторонним, неуместным подрагиванием голоса. Ивану Андреевичу показалось, что она хочет запричитать, чтобы разжалобить его, но не умеет. С таким решительным мужеподобным лицом, да она просто не знает, как это делается. И расположилась нарочито по-мужски — широко расставив ноги, щеголевато обтянутые брюками, расстегнув дубленку, излишнюю в изрядно натопленном помещении. Прямоугольный предмет, который прежде скрывался под дубленкой, оказался целлофановым пакетом, в котором что-то шуршало. Что там находится, Иван Андреевич не спросил — ему это было неинтересно, даже если бы грозило погибелью. Тем более что гостья уже выкладывала из пакета на стол плотно упакованные, перетянутые поперечными бумажками пачки:

— Здесь у меня деньги… Нет, возьмите, возьмите, пересчитайте. Пятьдесят тысяч долларов. Все честно. Это высокая цена за документы на колхозный земельный фонд. Я бы даже сказала, завышенная. Я постаралась убедить своего клиента, что играть надо честно: он вам деньги, вы ему документы. Он согласился, хотя был очень зол. Но это его последнее слово, поймите. Если вы откажетесь, он перейдет к действиям в открытую. Он развяжет войну — против колхоза, против вас.

Иван Андреевич молчал. Тяжело и непреклонно. К долларам он демонстративно не прикоснулся, хотя они лежали между ними на обеденном столе… Бойцов мельком подумал, что скатерть после этого нужно будет постирать. А еще лучше выбросить.

— Прольется кровь, Иван Андреевич. — Ему не нравилось, как эта чужая женщина из чужого мира запросто называет его по имени и отчеству, хотя он ей не представлялся. — И в этой крови будете виноваты вы. Акулов сказал мне, что, если дело не выгорит, словом, если я вернусь без документов, у него на этот счет заготовлена беспроигрышная комбинация. Что конкретно он имел в виду, он мне не открыл, но вы понимаете, что речь идет о методах, опробованных в бандитских разборках…

— Уйдите, — сказал Бойцов. Так безразлично, что его реплика даже не делала попытки замаскироваться под просьбу.

— Иван Андреевич, вы по-прежнему не понимаете…

— Все я понял. Уйдите.

Это она ничего не понимала. Таким бесполезно объяснять: и что такое мужская честь, и что такое трусость, и что такое быть председателем колхоза. А еще адвокат называется… На редкость непонятливая штучка! Еще минут пять ему зудила, совала деньги, то пробовала запугать, то взывала к разуму, пока его терпение не лопнуло. Он встал, сгреб со стола деньги, которые с самого начала его раздражали, засунул их ей в ее необъятный пакет и развернул Кареву лицом к дверям. Спасибо, хоть теперь до нее дошло, что ее нежелательное присутствие ничего не изменит…

Провожать Кареву до машины он не стал: во-первых, она и сама, независимо перекинув лямку сумочки через плечо, всем своим видом продемонстрировала, что попытку помощи она теперь расценит как оскорбление. Что он, дурак — навязываться? А во-вторых, подумал: такая пробивная особа, как Елизавета Викторовна Карева, через любой снег проложит себе путь, как арктический ледокол.

Назавтра он, правда, пожалел о том, что не проводил гостью до машины. Пожалел, глядя на почернелое, перекошенное лицо задушенной, после смерти еще более безобразное, чем в жизни, и в то же время словно бы таким страшным образом обретшее правоту: если при жизни вслед Каревой наверняка бросали «Ну и морда!», то от покойников никто не требует, чтобы они были красивыми… Подумалось: а все-таки и она жить хотела. Проводил бы ее, позволил спокойно уехать, глядишь, и осталась бы жива… Но, с другой стороны, возле машины ее наверняка поджидали акуловские сообщники. Хотели немедленно получить документы, а когда увидели, что документов нет, рассвирепели и прикончили несчастную адвокатшу. Бойцов, выскочивший из дома безоружным, ее не спас бы и документы, нужные бандитам, защитить бы не сумел. А значит, все не случайно. Карева перед смертью высказалась правильно: это война. А на войне как на войне, говорят французы.

У законопослушного Джоныча, должно быть, каждое глазное яблоко стало бы размером с апельсин, если бы он услышал, что его друг Иван сознательно дал ложные показания по делу об убийстве. Но что еще оставалось Бойцову? Он чувствовал, что его обложили со всех сторон. У Акулова все куплены сверху донизу, в прокуратуре и в милиции, — в это Иван Андреевич твердо верил. Не удалось купить честного председателя Бойцова, так по акуловскому приказу его засадят в тюрьму, свалив на него убийство Каревой. Потом, возможно, обвинение развалится, но пока что Бойцова постараются вывести из игры. На его место будет избран другой председатель, который окажется менее несговорчивым… Вот какая чепуха получится, если бы Иван Андреевич признался, что Елизавета Карева приезжала к нему. Следовательно, единственное спасение — молчать. Как это ему еще повезло, что Лада с Прошкой гостили у стариков: ну, Ладушка у него еще туда-сюда, не из болтливых, а как ребенку рот заткнешь?