Золотой браслет. Тигролов. Гаспар Гаучо.

— Да я не на Америку и жалуюсь, мой милый Эван Рой. Ты забываешь, что это мое настоящее отечество, — отечество, которое я люблю всеми силами души моей. Я ненавижу только вот этого человека, который идет там перед нами, среди двух других, который, как я уже сказал, и есть причина гибели всех моих мечтаний, всех усилий, работы четырех лет! Ты, Эван Рой, знаешь, что в моих честолюбивых замыслах личность моя была ни при чем. Достигнуть освобождения индейского племени, — племени, к которому принадлежит моя мать, — от проклятия, тяготеющего над ним; избавить его от унижения, на которое оно обречено бессердечной политикою, преследующей одну цель — извести его; сделаться его защитником, уполномоченным ходатаем перед белыми, — вот задача моей жизни. Чтобы слово мое имело вес и было выслушано, я старался составить себе имя среди белых. Я уже подходил если не к самой цели, то по крайней мере к той ступени, которая могла меня приблизить к цели, так как, по мнению всех моих учителей, я имел право рассчитывать на одну из первых вакансий по производству. И вот, Эван, этот человек, этот поручик Корнелиус Ван Дик, как мне сказали, который никогда перед тем меня не видел, погубил все; ему достаточно было сказать несколько слов, чтобы разбить мою будущность, раздавить в зародыше все мои надежды. Чужой для школы, он не имел повода вмешиваться в то, что происходило в ней. Но ему захотелось проявить свое усердие, и он, не будучи к тому призван, а лишь из любви к искусству сделал донос на меня и одного моего товарища, когда мы незначительно нарушили дисциплину. Но так как полуиндейцу ничего не прощается, меня выгнали из школы. О! Я отомщу ему!..

— Мак Дайармид, будь рассудителен. Изменник не один; подожди удобного случая.

— Не думай, Эван, что гнев затемняет мой рассудок. Я знаю, что сегодня вечером он уезжает из Вест-Пойнта! Я буду сторожить его, хотя бы всю ночь! Смотри!

Группа перед ними повернула с дороги и вошла в сад, расположенный перед красивой виллой. Они приостановились, любуясь сиянием луны.

В то время как Мак Дайармид с товарищем проходили подле решетки сада, один из офицеров говорил:

— Не правда ли, господин Брэнтон, какая великолепная ночь?

— Именно великолепная! — произнес серьезный голос. — Почти так же хороша, как в Неаполе, где я провел последнее лето с моей семьей. Вашей экспедиции на границу будет сопутствовать прекрасная погода, господин полковник, и я несказанно рад, что и мой племянник Корнелиус примет участие в походе. И надолго вы едете?

— А я, право, и сам хорошенько не знаю. Делая топографические съемки на востоке, трудно заранее определить, сколько времени они займут.

— Однако, я вижу, что деятельную службу вы предпочитаете занятиям в экзаменационной комиссии.

— Без сомнения. Знаете ли, идя на границу, нельзя сказать, когда и как оттуда вернешься!.. Там индейцы, которые могут причинить много хлопот, хотя в настоящую минуту они спокойны. Что касается вашего племянника, то, кажется, мне не придется долго наслаждаться его обществом, так как он назначен в форт Ларами, а я назначен комендантом в форт Лукут.

Тут Мак Дайармид и горец миновали решетку сада и уже не могли разобрать доходивших до них голосов.

— Я тебе говорю, Эван, гнев нисколько не затемняет моего рассудка! Теперь я знаю, что могу себе наметить заранее час расправы. Запомни, что я тебе скажу: Корнелиус Ван Дик едет в равнины, в войска под командованием полковника Сент-Ора, — оттуда он не вернется!

Шотландец одобрительно усмехнулся в свою рыжую бороду.

— В добрый час! Вот это речь истинного храбреца! Благородная кровь выдает себя. Это настоящий Мак Дайармид, который во времена первых шотландских королей, содрав с живого врага кожу, повесил ее у дверей своей палатки.

Лицо молодого человека приняло свирепое выражение.

— Участь моего врага будет ничуть не лучше, за это я отвечаю, — сказал он сквозь зубы.

На этот раз Эван ничего не возразил, и они молча направились к пристани, где в это время стоял пароход, готовый сняться с якоря. В такой поздний час пассажиров просто не могло быть, и они оказались на палубе одни. С реки, по которой плыл пароход, виднелись окна военной школы, чудесно освещенные полной луной. Этот вид вывел Мак Дайармида из его мрачной задумчивости. Он вдруг погрозил кулаком зданию и произнес вполголоса:

— Горе вам всем от первого и до последнего. Клянусь, что заставлю вас в свою очередь проклясть тот день, в который вы, прогнав меня, дали мне в руки оружие против себя.

Эван Рой поглядел на него на этот раз с улыбкой сожаления.

— Угрозы еще никому костей не ломали, — сказал он презрительным тоном. — Впивается сильней зубами та собака, которая не лает.

— Ты прав, — сказал на это Мак Дайармид, — и скоро ты увидишь, хорошо ли я сжимаю челюсти, когда вцеплюсь в кого-нибудь.