Золотой человек

– Ты мог бы выразиться и деликатнее, – хмыкнула Эллисон. – Что ж, ответ действительно проще простого, и додумалась до него вовсе не только я, хотя, очевидно, я единственная в этом мире…

– О’кей, – вставил Ларри, – воздержусь от возражений, пока ты не объяснишь, каким образом пришла к этому.

– Спасибо, дорогой, – кивнула Эллисон. – Видишь, ты уже кое-что понимаешь, пусть даже пока не соглашаешься со мной… хотя это наверняка оказалось бы слишком скучно, а вот потрудиться, подумать, как убедить тебя, куда забавнее. Потерпи еще чуточку, я как раз приближаюсь к сути.

– Весь внимание, – проворчал он.

– А суть проста, как фокус с яйцом, если знать, в чем секрет. Теории всеблагого Создателя и «лучшего из возможных миров» дают слабину, так как строятся на совершенно необоснованном допущении, будто этот мир – единственный в своем роде. Однако попробуем другой подход: если мы полагаем Создателя всемогущим, подобному существу, разумеется, вполне по силам сотворить бесконечное – по крайней мере, на наш взгляд – множество миров, не так ли? Стоит принять это допущение, все сразу становится ясным. Пустив в ход все возможности, Создатель сотворил собственный мир для каждого человека без исключения, и каждый из миров существует только для одного человеческого существа. Да, Он – художник, однако не чужд экономии средств, отсюда и множество повторений, сквозных тем, мотивов, событий, общих для всех миров.

– А-а, – негромко протянул Ларри, – похоже, я понимаю, к чему ты ведешь. В некоторых мирах Наполеон выиграл битву при Ватерлоо, хотя полностью на его вкус устроен только один, а в нашем ему пришлось потерпеть поражение…

– Знаешь, по-моему, здесь, в моем мире, Наполеона может вообще не существовать, – задумчиво проговорила Эллисон. – По-моему, здесь он – только имя в исторических хрониках, хотя в некоторых других мирах подобная личность действительно существует. В моем мире Гитлер проиграл войну, а Рузвельт умер – разумеется, мне его жаль, но ведь лично я его не знала, да и реален он был… скажем так, не особенно. И Рузвельт, и Гитлер – оба они только образы, занесенные сюда из миров, принадлежащих другим…

– Ладно, – согласился Ларри. – Теперь скажи, неужели у тебя вся жизнь, день за днем, складывалась просто чудесно, вплоть до мелочей? Неужели ты ни разу не болела ничем серьезным, не знала ни потерь, ни голода, ни…

– Знала, а как же, – ответила Эллисон. – И боль, и разочарования, и обиды… но ни к чему непоправимому это не привело. Вдобавок они всякий раз помогали достичь того, чего мне по-настоящему хотелось, или осознать нечто важное. Как видишь, Ларри, логика тут безупречна: все подтверждается фактами. Другого настолько же неопровержимого ответа попросту нет.

Ларри улыбнулся.

– Какая разница, что я обо всем этом думаю? Тебя ведь все равно ничем не проймешь.

* * *

Едва взглянув на дом, Ларри замер, скривился от непреодолимого отвращения.

– Это и есть… наш дом? – с запинкой пролепетал он.

Однако Эллисон, любуясь огромной усадьбой, просто сияла от счастья.

– Что, дорогой? Что ты говоришь?

Дом оказался громадной суперсовременной постройкой, последним писком архитектурной моды, изыском из тех, что, наверное, снятся кондитерам в кошмарных снах. Высоченные колонны, соединенные между собой наклонными балками и контрфорсами; комнаты, точно обувные коробки, водруженные одна на другую каждая под своим углом… и все это снизу доверху облицовано каким-то блестящим металлическим гонтом устрашающего масляно-желтого оттенка. В лучах утреннего солнца дом полыхал, сиял так, что больно было смотреть.

– А это… это что? – спросил Ларри, указав на какие-то неухоженные растения, змеями оплетавшие неровные стены особняка. – Это так и должно быть?

Эллисон, моргнув, слегка сдвинула бровки.

– Что, дорогой? А-а, ты про бугенвиллию? Большая редкость! Экзотическое растение с юга Тихого океана.

– А для чего она тут? Чтоб вся эта халабуда не развалилась?

Улыбка Эллисон разом померкла, бровь приподнялась вверх.

– Дорогой, ты хорошо себя чувствуешь? Что с тобой?

Ларри двинулся назад, к машине.

– Знаешь, поехали обратно, в город. Проголодался я зверски. Пора пообедать.

– Хорошо, – согласилась Эллисон, с подозрением взглянув на него. – Хорошо, едем.

* * *

Вечером, после ужина, Ларри овладела жуткая меланхолия.

– Идем-ка в «Уинд-Ап», – внезапно сказал он. – Мне бы для разнообразия в привычной обстановке посидеть не мешало.

– То есть?

Ларри кивнул на фасад дорогого, роскошного ресторана, из которого они только что вышли.

– Понимаешь, не по нутру мне все эти заковыристые люстры… и коротышки в униформе, шепчущие прямо в ухо. Да еще и по-французски.

– Ну уж французский-то хоть немного надо бы знать, иначе как сделать заказ в ресторане? – рассерженно надувшись, буркнула Эллисон. – Послушай, Ларри, ты начинаешь меня настораживать. И возле нашего дома странно себя повел, и вещи говоришь какие-то странные…

Ларри пожал плечами:

– При виде этого дома меня постигло временное умопомрачение.

– Всей душой надеюсь, что оно вскоре пройдет.

– Мне с каждой минутой все лучше.