Золотой человек

- Взгляните сюда, сударь! - обратилась она к майору, развернув шлейф висящего в шкафу вышитого платья. - Узнаете? Да, это свадебное платье, которое я когда-то вышивала. Вы долгие недели смотрели, как я просиживала за работой. Здесь что ни стежок - то погребенная мечта, и весь этот свадебный наряд для меня грустное воспоминание. Ведь меня уверили, будто я готовлю его для себя, а когда работа была закончена, сказали: "Снимай, это платье предназначено другой невесте!" Ах, сударь, тот удар поразил меня в самое сердце! Все эти годы я живу с незаживающей раной. И теперь мне предложено развестись с замечательным, благороднейшим человеком, который не делал попыток обмануть и обольстить меня, но, напротив, когда другой смял, растоптал мою душу, да так и оставил меня поверженной, он помог мне подняться, обласкал меня и все эти годы с поистине ангельским терпением старался излечить мой смертельный недуг и делил со мною мои страдания. Я должна развестись с человеком, которому некого любить, кроме меня? Ведь я у него одна в целом свете, единственное существо, привязывающее его к жизни, единственное родное лицо, при виде которого рассеивается его грусть. Я должна развестись с человеком, которого все любят и уважают? Я должна заявить ему, что ненавижу его, - именно я, обязанная ему всем своим благополучием и принесшая ему в приданое лишь разбитое сердце?

Сраженный этой страстной отповедью, майор спрятал лицо в ладонях. А свидетель бурного объяснения, укрывшись за спиной святого Георгия, чувствовал себя ничуть не лучше змия, пронзенного копьем архангела. И дабы усугубить его мучения, копье извлекли из раны.

- Знайте, сударь, - продолжала Тимея с достоинством, полным неотразимого обаяния, - я не оставила бы Тимара даже в том случае, если бы он оказался вовсе не тем человеком, каким знают его люди. Будь он банкротом, будь он нищим, я и подавно не бросила бы его в беде. Коснись позор его имени, я все равно не отрекусь от него, буду делить с мужем бесчестье, как делила с ним славу. Если все отвернутся от него с презрением, я и тогда до конца дней своих не перестану его уважать. Если он вынужден будет скитаться, я последую за ним, если заделается разбойником, я вместе с ним поселюсь в лесу. Если решит покончить с собой, я тоже покончу счеты с жизнью...

Что за чудеса? Похоже, змий на мозаичной картине плачет!

А Тимея все говорила.

- И последнее. Даже если бы я узнала, сударь, что моему женскому самолюбию нанесена горчайшая обида, что муж изменил мне, что он полюбил другую, я бы сказала: "Благослови Господь женщину, давшую ему счастье, которого я лишила его!" - и не развелась бы с ним. Я не сделала бы этого, даже если бы он сам пожелал развестись со мной. Я не расстанусь с ним никогда, ибо прекрасно сознаю свой долг перед супружеским обетом, перед собственной совестью.

Ее слова исторгли рыдания и у майора.

Тимея помолчала, стараясь совладать с собою, и тихим, кротким голосом продолжила:

- А теперь прошу вас навеки оставить меня в покое. Удар, что вы нанесли мне прежде, искуплен дуэльным сабельным ударом, поэтому я и сохраню на память эту сломанную саблю. Всякий раз, глядя на нее, я буду думать о вас как о человеке благородной души, и эта мысль исцелит меня. Ваши многолетние старания избежать встреч и разговоров со мной и серьезность повода, заставившего вас обратиться ко мне, оправдывают наше сегодняшнее, и последнее, свидание.

За мозаичной картиной словно бы послышались удаляющиеся шаги.

Едва Тимар выскочил из тайника на галерею, путь ему преградила какая-то темная фигура. Тень во мраке, фантом или злой дух?

- Что там произошло? - послышался голос Атали.

Тимар, схватив ее за плечи, прижал к стене и выдохнул ей в лицо:

- Будь ты проклята! Будь проклят этот дом, будь проклят во прахе тот, кто его построил!

И он, как безумный, сбежал вниз по лестнице.

Дверь из покоев Тимеи отворилась, и на фоне освещенного дверного проема возникла фигура уходящего визитера. Тимея позвонила. Послышался визгливый голос госпожи Зофии, не щадящей ругательств в адрес того, кто задул фонарь на лестнице. Затем, принеся свечу, она посветила майору, пока тот спускался вниз. Атали прижалась к стене у дверцы тайника, и, когда все ушли и на галерее вновь воцарилась темнота, она еще долго стояла там, беззвучно произнося какие-то слова. Губы ее молча шевелись, широко раскрытые глаза беспокойно блуждали, стиснутые зубы скрипели, и яростно сжатые кулаки грозили кому-то во мраке.

Кто знает, какие слова слетали с ее губ?

Первая неудача.

Бежать, но куда? - в этом весь вопрос.

Городские часы пробили десять, значит, уже опущен шлагбаум перед мостом, ведущим через узкий рукав Дуная на остров, откуда затем можно было бы перебраться по льду через широкий рукав реки. Теперь из города не выйти иначе, как наделав переполоха среди сборщиков подати на мосту и стражников на берегу, которым городской полицией строго-настрого заказано с восьми вечера и до семи утра пропускать на ледовую переправу кого бы то ни было, хотя бы самого папу римского.