Золотой Демон

— А этого, ты думаешь, испугается? — кивнул он на крохотный костерок.

— Да не знаю я… — татарин наклонился, посыпал еще из небольшого мешочка. — Хуже все равно не будет. Это всегда жгли против злых духов, когда оставались в одиночку в степи. Кто его знает… Добрым духом оно оказаться никак не может, только злым, из нижнего мира…

— Да уж… — с чувством сказал поручик. — Что-то не заметил я в нем ни капли доброты — одни пакости, вплоть до откровенного душегубства… Что же это за дрянь такая?

— Может, это Олтун Падерех…

— Кто-о?

— Олтун Падерех, — сказал татарин, ежась. — Золотой Демон. Про него есть старые сказки… Он пожирает железо и кровь, от этого крепнет, набирается сил, растет… Вроде бы он еще и ворует женщин… Или они сами к нему уходят…

— Ваш? — спросил поручик.

— Нет, не наш… Ты знаешь, Аркадий Петрович, бывают рассказы и бывают сказки. Есть духи из Нижнего Мира, которые в наш поднимаются до сих пор. Они не выдумка, они самые настоящие, вмешиваются в человеческую жизнь, шаманы с ними то борются, то советуются. Это рассказы. Других духов никто никогда не видел, даже шаманы. Это сказки. Олтун Падерех у нас никогда не появлялся, иначе про него рассказывали бы совсем по-другому. Про него говорится всегда: ходил вроде бы в незапамятные времена, когда в этих степях не было и прадедов наших прадедов, Олтун Падерех, Золотой Демон… Глотал золото, пил кровь, воровал женщин… Кто здесь тогда жил в незапамятные времена, старики сами не знают. Кто-то жил — остались ведь писаницы, камни, курганы… Нижний Мир был всегда, а значит, у тех, кто был до нас, должны были ходить свои духи…

— А что еще рассказывают?

— Да больше ничего, пожалуй. Ничего я больше не слышал.

Поручик стоял в задумчивости. И в гимназии, и в военном училище он, конечно, изучал курс истории — но касался этот курс (как везде, в любом университете, надо полагать) народов исторических. А к ним не принадлежали обитатели этих мест, сменявшие друг друга неоднократно на протяжении тысячелетий. Есть, конечно, горсточка образованных людей, изучивших эти тонкости, взять хотя бы фон Вейде — но их именно что горсточка, и знания такие циркулируют среди узкого круга, не соприкасаясь со всеобщим образованием… Так что он понятия не имел, как именовались, выглядели, жили даже непосредственные предшественники шантарских татар, не говоря уж о более отдаленных временах. Да и сами шантарские татары такими знаниями не обременены, ни ученых у них, ни письменности, одни сказки…

— А как с твоим золотым демоном, скажем, бороться?

— Да откуда я знаю! — пожал плечами Кызлас. — Я же тебе толкую: есть сказки про Золотого Демона, коротенькие и очень старые. Там ничего не говорится про то, как с ним бороться. Вряд ли и шаман знает. Я просто подумал: на всякий случай нужно поджечь боргоол. Его всегда жгут, когда досаждают духи из Нижнего Мира. Может, и Олтун Падерех побоится. Он ведь не отвязался совсем, он маячил…

Поручик досадливо поджал губы. В самом деле, как явствовало из разговора на вечерней стоянке, не походило, чтобы черт отвязался окончательно. Он, несомненно, следовал за обозом, разве что отныне стараясь не приближаться. Многие видели: то летящую в вышине золотистую птицу наподобие то ли ворона, то ли сокола, то скользившую над сугробами золотую ленту, то просто обширную кляксу золотого цвета в вечернем небе. Нечисть тащилась за обозом, как привязанная, хорошо хоть, держалась поодаль. Ночью его не видели ни Позин, сдавший дежурство жандарму, ни ротмистр, сдавший дежурство поручику…

Никак не хотелось верить, что преследующая их нечисть и есть Золотой Демон из стародавних времен, о котором смутно помнили шантарские татары, — очень уж сейчас не нравилась приписываемая ему склонность воровать женщин. Хотя, по холодному логическому размышлению, все вроде бы совпадало: и страсть к золоту, и неведомым образом высосанные люди с лошадьми — собственно, это вполне можно назвать питьем крови… И именно оттого, что совпадало, и не хотелось верить…

Кызлас старательно подсыпал в прогоревший крохотный костерчик щепок, когда они занялись, присел с мешочком. Завоняло, далеко потянуло паленой шерстью и какими-то сухими травами.

У поручика едва не вырвалось: «Ты получше постарайся, по всем вашим правилам!» — и он закашлялся в сердитом смущении. Главное, что его удручало, бесило, погружало в непреходящую злость — это постоянное переплетение двух несовместимых вещей: цивилизации и суеверия. С одной стороны, они обитали посреди прогрессивного девятнадцатого века. С другой, — увы, в столетие это, словно камень в оконное стекло, бесцеремонно влетело нечто насквозь мистическое, быть может, происходившее из вовсе уж древних времен, — и ничего невозможно с этим поделать…

Что-то вертелось у него в мыслях — зацепка, ниточка, след.

— А вот если подумать… — начал он.

И встрепенулся — неподалеку раздался протяжный злой вопль, ничуть вроде бы не сверхъестественный, а вслед послышались крики на непонятном, но, несомненно, человеческом языке. Что-то ему напоминали отдельные слова, вроде бы уже звучавшие…