Золотой дикобраз

— У тебя ничего не получилось все равно. Я кончаю разговор об этом раз и навсегда и прошу тебя завтра покинуть Бретань. Мои объяснения передашь королю.

Она направилась к двери. Он поспешил за ней.

— Анна-Мария, обдумай все хорошенько, прошу тебя. Давай встретимся утром, и ты объявишь свое окончательное решение.

— Я уже приняла решение, — она продолжала упрямо двигаться к двери.

— Но все же давай встретимся завтра утром.

— Если у меня будет что сказать, я дам тебе знать, — бросила она на ходу.

Он смотрел ей вслед, как ее милая фигурка порхнула вначале вниз, в просторный зал, а затем вверх по длинной лестнице. Она исчезла, так и не оглянувшись.

С тяжелой душой отправился Людовик на встречу с де Рью, который с нетерпением ждал результатов.

— Может быть, вам самому пойти и поговорить с ней? — устало произнес Людовик, сидя в кресле напротив старика. — Мои разговоры ни к чему хорошему не привели. Наоборот, стало еще хуже.

Де Рью вздохнул.

— Она слишком смела, слишком отважна. Отказывается верить, что Бретань потерпит поражение. Для меня, например, ясно, что мы уже потерпели поражение, я удивляюсь, как этого никто не видит.

Они помолчали немного. Затем де Рью с жаром произнес:

— Мы должны ее спасти, монсеньор. Вы и я.

— Но как?

Де Рью понизил голос:

— Король со своей сестрой находится в Шатобриане. Они ждут немедленного согласия на брак. Я поеду туда, — ни одна душа знать не будет, — и привезу им согласие герцогини. Я постараюсь их убедить устроить быстрое бракосочетание прямо там, в Шатобриане, завтра. Я скажу им, что вы привезете ее туда.

— Как? — еще раз спросил Людовик.

— Надеюсь, как-нибудь исхитритесь. Я уже старый человек, поймите меня, мне терять нечего, для своей Бретани я сделаю все, что в моих силах. А вам доверяю привезти Анну-Марию!

— Но она откажется, наверняка откажется.

В ответ де Рью заговорил жестко, только по глазам было видно, что он сейчас чувствует:

— Вы привезете ее насильно.

Он тяжело вздохнул, представив, как это будет происходить с девушкой, которую он считал дочерью.

— Но это единственное, что мы в состоянии сделать, — сказал он, обращаясь больше к себе, чем к Людовику. — Как, по вашему мнению, Карл будет относиться к ней?

— Ну, он горит желанием жениться, — печально ответил Людовик, — но никакой жестокости и злобы в нем нет. Вообще-то душа у него добрая. Я уверен, он приложит все старания, чтобы сделать ее жизнь приятной.

Людовик задумался на мгновение. Все, чем он жил, на что надеялся, все рассыпалось, рухнуло. Невыносимая, невозможная ситуация.

— Если он будет дурно обращаться с ней, я просто убью его! — неожиданно для себя выпалил он.

Де Рью внимательно на него посмотрел и вдруг успокоился. Потом они углубились в детали предстоящей операции.

* * *

Анна-Мария ходила по комнате, сцепив руки, да так сильно, что кольца больно впились в пальцы.

Месяцы, годы любви, годы ожидания, ожидания лишь одного — освобождения Людовика. И что же? Теперь все это оказалось замазанным грязью. Он никогда не любил меня, он любил только ее, Анну Французскую. И в Бретань он пришел просто, чтобы забыть эту любовь.

— Мне больше нечего тебе сказать, — сообщила она Людовику (этот разговор происходил вечером следующего дня). — Я бы ни за что не согласилась тебя принять, если бы не настоятельная просьба де Рью. Но начинать все сначала бесполезно.

— А разве его мнение расходится с тем, что говорил я?

— В мире нет человека, которому бы я доверяла больше, чем ему. Но он уже глубокий старик и к тому же пессимист. А что касается тебя, ты уже сказал все, что должен был сказать, я ответила, и давай на этом закончим.

Они были одни в большом зале заседаний. Он прождал ее здесь больше часа, прежде чем она явилась и, пройдя во главу стола, уселась на высокое троноподобное кресло. Она хотя и холодно поздоровалась с ним, но надела одно из своих самых любимых платьев, длинное, приталенное, из черного бархата. Квадратное декольте было столь глубоким, что обнаруживало два круглых белых бугра ее грудей. Свисающие рукава расшиты жемчугом, и шея тоже окружена жемчужным ожерельем. Высокий головной убор очень шел ее темным глазам и свежей молодой коже, а бархат на нем тоже был расшит жемчугом. На запястьях болтались тяжелые браслеты из тех же самых молочно-белых камней. Она решила — пусть он запомнит ее такой вот, красивой. Но если бы она смогла читать его грустные мысли, то прочла бы там, что жемчуг выбран очень правильно. Именно жемчуг, потому что он, Людовик, свинья. Жемчуг, выставленный напоказ перед свиньей, — очень забавно и, главное, своевременно.