Золотой дождь

— Вот поэтому я и обратилась к вам. Я очень на них зла. И поэтому хочу лишить их наследства. Обоих сыновей и некоторых внуков. Лишить, лишить, лишить! Они ничего не получат, понимаете? Нуль без палочки. Ни пенни и ничего из мебели. Ничего!

Ее взгляд становится жестче, вокруг рта стягиваются морщинки. Она изо всех сил сжимает мое запястье, хотя и не осознает этого. Какое-то мгновение она не только сердится, но явно страдает.

На другом конце стола между Боско и Н. Элизабет Эриксон вспыхивает спор. Он орет и ругает «Скорую помощь» и государственную систему страхования, которая должна обеспечивать из федеральных фондов медицинское и больничное обслуживание престарелых, и вообще поносит всех республиканцев, а она указывает на какую-то бумажку и пытается объяснить, почему из фондов социального обеспечения не оплачиваются счета некоторых врачей. Смут медленно встает и подходит к ним узнать, не может ли он чем помочь. Букеровский клиент отчаянно пытается овладеть своими эмоциями, но слезы текут у него по щекам, и Букер начинает падать духом. Он заверяет старика, что да, конечно, он, Букер Кейн, обязательно изучит вопрос и все уладит. Гул кондиционера заглатывает некоторые слова. Со столов убирают чашки и тарелки, настольные игры в полном разгаре — китайские шашки, поддавки, бридж и изобретенное Милтоном Брэдли настенное лото.

По счастью, большинство стариков явились сюда из-за ленча и ради общения, а вовсе не за юридическими советами.

— Но почему вы их хотите всего лишить? — спрашиваю я.

Мисс Берди отпускает мое запястье и трет себе глаза.

— Ну, это очень личное, и я не хочу пускаться в подробности.

— Довольно справедливо. А кто получит деньги? — спрашиваю я, внезапно опьяняясь властью, только что дарованной мне: написать магические слова, которые обыкновенных людей превратят в миллионеров. Я улыбаюсь ей настолько же тепло, насколько и фальшиво.

— Еще не решила кто, — отвечает она задумчиво и оглядывается вокруг, словно играет в какую-то игру. — Я не уверена до конца, как ими распорядиться.

Ну хорошо, а как насчет того, чтобы мне миллиончик?

Скоро «Тексако» предъявит мне судебный иск на четыре сотни. Мы прервали переговоры, и меня уведомил об иске их поверенный. Да ещё хозяин дома, в котором я живу, предупредил, что выселит меня, так как уже два месяца я не плачу за квартиру. А я сижу и болтаю о том о сем с самым богатым человеком, которого я когда-либо встречал и который, может быть, недолго проживет, но пока вальяжно размышляет, кто получит её деньги и сколько.

Мисс Берди подает мне лист бумаги, на котором аккуратно узкой колонкой напечатаны имена, и говорит:

— Вот этих внуков я хочу оделить, они ещё меня любят. — Она прикрывает ладошкой рот и наклоняется к моему уху. — Даю каждому по миллиону долларов.

Рука у меня дрожит, пока я царапаю что-то в своем блокноте. Блеск! Так вот просто, одним росчерком пера, я создал на бумаге четырех миллионеров.

— А что с остальными? — спрашиваю я шепотом.

Она резко откидывается назад и произносит:

— Ни гроша! Они мне не звонят, никогда не посылают ни подарков, ни открыток. Вычеркнуть их.

Если бы у меня была бабушка, стоящая двадцать миллионов, я бы каждую неделю посылал ей цветы, через день открытки, шоколадки по дождливым дням, а в ясные — бутылку шампанского. Я бы звонил ей каждое утро и два раза перед сном. Каждое воскресенье я сопровождал бы её в церковь и сидел с ней рядышком, держа её за руку во время службы, а затем мы шли бы на завтрак плюс ленч, а потом на аукцион, в театр или на выставку картин, и вообще к черту, к дьяволу, куда только бабуся ни захотела бы. Я бы о своей бабушке позаботился. И я уже подумываю о том, чтобы начать делать то же самое для мисс Берди.

— О'кей, — говорю я солидно, словно не впервые занимаюсь составлением завещаний, — ничего для ваших детей?

— Я уже сказала. Абсолютно ничего.

— А можно спросить, чем они перед вами провинились?

Она тяжело вздыхает, словно сил у неё больше нет, и глазеет по сторонам, как будто ей очень не хочется мне ничего рассказывать, но затем опирается на локти и приступает к повествованию.

— Ладно, — шепчет она. — Рэндолф, старший, ему уже почти шестьдесят, только что женился — и это уже в третий раз — на маленькой потаскушке, которая все время требует денег. И что бы я ни оставила ему, она все промотает до цента, и я скорее оставлю эти деньги вам, Руди, чем собственному сыну. Или профессору Смуту, да кому угодно, но не Рэндолфу, вы понимаете, что я имею в виду?

Сердце у меня останавливается. Вот оно, рукой подать, рядом, совсем рядом. С первым же клиентом напал на золотую жилу. К черту «Броднэкс и Спир» и все эти консультации!

— Вы не можете оставить деньги мне, — произношу я с самой любезной улыбкой. Но мои глаза, и даже губы, и рот, и нос умоляют её сказать: «Нет, я оставлю вам! Черт возьми! Это мои собственные деньги, и я их оставлю кому захочу, и если я хочу оставить вам, Руди, то берите их, черт вас возьми! Они ваши!»

Но вместо этого она говорит: