Золотой дождь

Наконец в баре остается лишь горстка людей. Теперь я уже пью кофе без кофеина и сам себе удивляюсь, как много я успел пропахать нужного материала в последние четыре часа.

Без четверти десять Брюзер звонит опять. Такое впечатление, что он в каком-то баре. Он хочет, чтобы я прибыл завтра в офис к девяти утра, чтобы обсудить один пункт в законодательстве и сделать по нему краткое резюме для текущего судебного разбирательства по делу о провозе наркотиков. Я отвечаю, что буду.

Мне бы очень не понравилось, знай я заранее, что мой адвокат черпает законотворческое вдохновение, шумно опрокидывая стаканчики в стриптизном баре.

Но Брюзер и есть мой адвокат.

В десять часов я остаюсь в одиночестве. Гриль-бар работает всю ночь, так что кассир не обращает на меня внимания. Я утопаю в лексике и фразеологии, которые приняты на предварительных судебных слушаниях, когда вдруг слышу деликатное чиханье. Я поднимаю глаза и в двух столиках от себя вижу молодую женщину в кресле на колесиках, единственную посетительницу, кроме меня. Правая нога у нее от колена до низа в гипсе и поэтому выставлена вперед, так что я вижу ее алебастровую пятку. Гипс, насколько я могу судить на данной стадии моего больничного отчета, кажется, свежий.

Она очень молода и необыкновенно хорошенькая. Ничего не могу поделать с собой и смотрю на нее несколько секунд, прежде чем уткнуться в свои записи. А потом опять буравлю ее взглядом, и дольше, чем в первый раз. Волосы у нее темные и свободно падают сзади на шею. Глаза карие и кажутся влажными. У нее твердые черты лица, которые привлекают своей красотой, и ее не портит большой синяк на челюсти слева.

Нехороший синяк. Такие появляются после удара кулаком. На девушке больничный белый халат, и под ним она кажется тоненькой, почти хрупкой.

Старик в розовой куртке, один из бесчисленных добряков, которые безвозмездно обслуживают пациентов в больнице Святого Петра, бережно ставит перед ней на стол пластиковый стаканчик с апельсиновым соком.

— Вот, Келли, — говорит он, словно самый добрый на свете дедушка.

— Спасибо, — отвечает она с мимолетной улыбкой.

— Значит, говоришь, тридцать минут? — спрашивает он.

Она кивает, закусив нижнюю губу.

— Да, тридцать.

— Еще что-нибудь?

— Нет, спасибо.

Он ласково треплет ее по плечу и выходит из бара.

Мы остаемся вдвоем. Я стараюсь на нее не глазеть, но это выше моих сил. Я упорно, пока их хватает, смотрю в книгу, а потом медленно поднимаю взгляд так, чтобы она попала в поле зрения. Она сидит ко мне не прямо лицом, а отвернувшись под углом почти на девяносто градусов. Вот она поднимает стакан, и я замечаю бинты на обоих запястьях. Она еще не видит меня. В сущности, она сейчас никого не увидела бы, даже если бы в баре было полно народу. Келли существует в своем маленьком личном мирке.

Наверное, у нее перелом лодыжки. Синяк на лице удовлетворил бы требования Дека о нанесении множественных травм, хотя кровавого рубца там нет. Удивительно, что у нее повреждены также оба запястья.

Но какой бы она ни была, я не хочу делать ее объектом адвокатской охоты. Вид у нее очень грустный, и я не желаю умножать ее печали. На ее левом безымянном пальце тоненькое обручальное кольцо. Но ей никак не больше восемнадцати!

Я стараюсь сосредоточиться на изучаемом законе по крайней мере пять минут подряд, но вижу, как она прикладывает бумажную салфетку к глазам. Голова ее слегка склоняется набок, и текут слезы. Она тихонько пошмыгивает носом.

Я сразу понимаю, что плачет она совсем не от боли в сломанной лодыжке. Причина слез не физическое страдание.

Мое бойкое адвокатское воображение мчится во всю прыть.

Наверное, она попала в автомобильную катастрофу, и ее муж погиб, а она получила травмы. Она еще слишком молода, чтобы заводить детей, а родные живут где-нибудь далеко отсюда, и вот она сидит одна-одинешенька и горюет о погибшем муже. Наверное, на этом материале можно сварганить неплохое дельце.

Но я гоню прочь нечестивые мысли и стараюсь сосредоточиться на раскрытой передо мной книге. Девушка продолжает шмыгать носом и плакать. Время от времени входят редкие посетители, но никто не присаживается за мой или ее столик.

Я осушаю чашку, тихо встаю и прохожу перед ней к стойке бара. Я смотрю на нее, а она на меня. Наши взгляды на долгую секунду встречаются, и я почти натыкаюсь на металлический стул. Когда я расплачиваюсь за кофе, руки у меня слегка дрожат. Я делаю глубокий вдох и останавливаюсь у ее столика.

Она медленно поднимает свои прекрасные влажные глаза.

Я с трудом сглатываю слюну и говорю:

— Послушайте, я не из тех, кто лезет в чужие дела, но не могу ли я вам помочь? — И киваю на гипс.

— Нет, — отвечает она едва слышно и затем одаривает меня потрясающей мимолетной улыбкой. — Но все равно спасибо.