Золотой гребень для русалки

Домработница засмеялась, и на щеках ее образовались милые ямочки.

— Вот-вот… — улыбнулся он. — Вижу, что поняла.

Разговор о Лидии вызвал неприятные мысли. Жена встретила в штыки его желание купить кусок земли в Костромской области с руинами бывшего помещичьего дома.

— Зачем нам возиться с какой-то рухлядью? — возмущалась она. — Давай построим дом за городом, если уж тебе невмоготу. Предупреждаю сразу: ноги моей там не будет. Мне противопоказан воздух с пыльцой цветов, хвоей, запахом сена и с дымом. А ты наверняка разведешь дым. Ты же всегда мечтал о камине, о печке.

Илья Афанасьевич пытался возражать:

— По-моему, природа все болезни лечит. Неужели московский смог тебе милее?

— Ты смерти моей хочешь? Так и скажи. Не выйдет! Поезжай в свою Чухлому, а я останусь в нашей московской квартире.

«Чухломой» она называла все населенные пункты, кроме Москвы и Питера. Лидия забыла, что сама родилась и выросла вовсе не в столице.

Она по-прежнему говорила и думала о себе и муже как о семье — «мы», «нам», «наше». Жили Борецкие под одной крышей, но в разных комнатах. Лидия страдала сильными мигренями, у нее были проблемы с желудком и аллергия на все подряд. Она давно потребовала, чтобы Илья спал отдельно и не беспокоил ее «домогательствами».

Он согласился. Когда-то родители Лидии дали за ней солидное приданое. На эти деньги Борецкий начал в Костроме свой бизнес и значительно приумножил капитал. Но он не забывал, что успешным стартом обязан средствам жены, и выражал благодарность как мог — заботой, взаимопониманием. Лидия ни в чем не нуждалась, но вялая любовь между супругами угасла в первый же год совместной жизни.

Сначала Борецкий болезненно воспринимал сексуальную холодность жены, ее душевное равнодушие, а потом привык и перестал обижаться. Они жили, как близкие родственники, которых связывают кровные узы. Она не посягала на его свободу, он не помышлял о разводе. Имея женщин на стороне, он скрывал это от Лидии не потому, что она ревновала, а из приличия. Ей же, казалось, любовники были вовсе ни к чему.

Со временем супруга, с ее вечным нытьем, недомоганиями, полной неспособностью вести хозяйство и поддерживать деловой имидж мужа, довела Борецкого до раздражения и злости. Как можно быть такой мямлей, тютей? Вдобавок она взялась критиковать его, и это совсем было невыносимо.

Лидия наотрез отказалась праздновать Новый год и святки в Сатине.

— Сидеть в глуши? Смотреть в окно на деревенских кумушек?

Илья Афанасьевич умолчал, что окна дома выходят в парк, и вокруг только сосны, липы, клены и вековые дубы. Жена бы разразилась длинной возмущенной тирадой: «Ты хочешь запереть меня в лесу, где нет ни одной живой души? Мои подруги не смогут даже позвонить в твою глухомань! Я, по твоей милости…» Он был даже рад, что Лидия останется в Москве. Ее присутствие тяготило его.

С этими мыслями он уснул, растянувшись на старинной деревянной кровати в своей спальне на втором этаже. Простыни пахли мятой и полынью — Ульяновна везде рассовала мешочки с высушенными травами. За окном в черной ночи шел белый снег…

Борецкому приснилась Снегурочка — она вышла из глубины парка, в серебристой шубке и шапочке с белоснежной опушкой. Ее лицо лунного цвета, большие печальные глаза и темные губы поразили его отрешенной, холодной красотой. Она стояла напротив окна и смотрела, как будто ждала чего-то…

Илья Афанасьевич, не в силах противиться ее зову, распахнул створки и спрыгнул вниз, в глубокий рыхлый сугроб, и пошел к ней навстречу как был, в пижаме и босиком, проваливаясь в снег… Стволы деревьев обступали его, как богатыри, охраняющие внучку Деда Мороза, смыкались, заслоняя от него сияющий образ Снегурочки…

— Эй! — крикнул он, отмахиваясь руками от острых колючих веток. — Ты где? Э-э-эээ-эй!

Звенящее эхо пронеслось по парку. С шорохом сыпались сверху белые хлопья, окутывая все вокруг плотным покровом. Борецкий пробирался вперед на ощупь, ничего не видя, кроме снежного мелькания, натыкаясь пальцами на заледенелую кору…

Внезапно деревья расступились, и его взору явилась Снегурочка — совершенно нагая, с молочной кожей, с рассыпавшимися волосами. Ее тело, твердое, словно изваянное из лунного камня, было неподвижно… Борецкий с ужасом увидел обвивающую ее стан грубую веревку, дотронулся до ее груди… Да она мертва! Мертва…

Он вскочил, весь в испарине, с дрожащими руками… В спальне мирно горел ночник, смятая подушка свалилась на пол. Одеяло, перекрученное, сбилось в ногах.

— Господи… — прошептал Илья Афанасьевич, судорожно дыша. — Господи! Ффу-у… Ну и сон! Наслушался глупых россказней…

Его взгляд невольно скользнул к окну. Чье-то бледное лицо заглядывало в комнату.

Борецкий со стоном зажмурился. Когда он открыл глаза, за окном ничего не было — только намело на подоконник горку снега.

Он вдруг вспомнил, что и в прошлый свой приезд видел необычный и неприятный сон…

Глава 11

Москва

— Сначала осмысли ситуацию, потом проводи прием, — терпеливо объяснял Матвей. — Русский стиль основан на осознанном анализе. Шевели мозгами.