Золотой гребень для русалки

Стволы расступились и пропустили ее на поляну, посреди которой росла огромная, в три обхвата, могучая ель. Ее колючие лапы тянулись к молодой женщине, норовя схватить. Что-то лунно белело в темноте, словно само ночное светило в облике прекрасной девушки спустилось с замерзших небес и прислонилось к стволу дерева. Астра напряженно всматривалась, но смутный образ расплывался, меняя очертания. Ей стало страшно.

Как она очутилась здесь, без теплой одежды, в бальных туфельках? Из сугроба выскочил маленький человечек, похожий на корявый сучок, протянул к ней ручки-отростки.

— Вот ты где! А я с ног сбился. Ищу, ищу!

— Я заблудилась…

— Держись, — пропищал он. — Цепляйся за меня.

И она, такая большая, в широченном платье, схватилась за его крошечную руку. Как ни странно, человечка не смущала разница в размерах. Он уверенно повел ее вперед, из мертвой морозной черноты к свету, к большому дому с горящими окнами.

— Тебя нельзя отпускать одну, — приговаривал он. — А то русалки заморочат, защекочут — они нынче сильно озорничают. От страха! Боятся водяные девы крылатого пса. Ужо он им не спустит!

Человечек, энергично пробираясь между деревьев, не оглядывался, тянул Астру за собой, пока не вывел на заметенную снегом аллею.

— Тебе туда… — он показал высохшим кривым пальчиком на желтые окна вдали. — Поторопись. Русалки нынче злющие-презлющие! Еще бы — проворонили, проморгали…

— Что проморгали? — спросила Астра.

Человечек ее услышал, несмотря на то, что из ее заледеневших губ не вырвалось ни звука.

— Скоро узнаешь. Иди, иди!

— Иди! — повторил мужской голос, от которого она вздрогнула и открыла глаза.

Ее крепко прижимал к себе красивый вельможа в расшитом камзоле и парике.

— Ну, ты даешь! — воскликнул он. — Это ж надо было так набраться! Уснула на ходу. Хорошо, что я тебя не выпустил, а то бы свалилась посреди зала. Иди к дивану… приляг. Я принесу воды.

— Мне… нехорошо… — Она узнала в вельможе Матвея. — А… где…

— Кто?

— Альраун… он только что вывел меня из леса…

— Приехали! — пробормотал Матвей. — Ты совсем пьяная.

— Я… да…

* * *

Астра пришла в себя быстрее, чем можно было ожидать — дурнота испарилась так же внезапно, как и накатила. Но сама обстановка в доме Борецкого накалилась, и, казалось, воздух просто звенел, жужжал от наполняющей его энергии.

— Тебе лучше? — озабоченно спросил Матвей.

Она провела рукой по лбу. Парик, вопреки всему, не слетел, а плотно сидел на голове.

— Может, мне затылок сдавило? Какая-то тяжесть…

— Сними к черту эти букли!

— Нельзя, еще не время.

— Давай корсет расшнуруем.

— Здесь? При всех? Слу-у-ушай, а тогда… дамы часто падали в обморок?

— Случалось, — выпалил он и сообразил, что понятия не имеет об этом.

— Неудивительно…

Пахло нагретой хвоей, острыми закусками, сдобой, растопленным воском от свеч, дымком, соломой, гримом и женскими духами. За окнами бесновалась метель. Слабо потрескивал камин — никто не заметил, как его разожгли. Над всеми этими атрибутами праздника царствовала, переливаясь огнями, елка.

— Жарко… — пожаловалась графиня. — Кто додумался затопить камин? Даже при моей любви к огню сейчас его слишком много.

Брюс мог поклясться, что дрова занялись сами по себе. Но Матвей Карелин такого не допускал — короткая борьба завершилась победой «здравого смысла». Пока все танцевали, кто-то из грифонов позаботился о домашнем очаге: языческие обряды требовали живого пламени.

Арлекин суетился возле Коломбины: ей тоже было явно не по себе.

Даже Борецкий потерял бодрость и задор, вернее, устал их демонстрировать.