Золотой истукан

Что сделали с бахши? А что с ним могут сделать? Умер Хунгар, - суждено ему, значит, было умереть. Все в руках Хан-Тэнгре…

Он рассказал на стоянке:

- Гадал я, прежде чем войску уйти за Днепр. Камешки горстью метал. Самая крупная галька дальше других укатилась. Попала в костер. Говорю Хунгару: берегись. Обругал, все по-своему сделал. И угодил в огонь.

- Кидали мы камни на речке. Мелочь падает ближе, хоть с той же силой бросаешь. Оттого, наверно, что вес у нее невеликий.

- Разве? Хм. Не знаю. - Подумав, добавил, будто и не к месту: - Наши деды, печась о племени, отдавали Хан-Тэнгре вождей. Властвуй год по уговору, все твое: ешь, пей, бесись, веселись, делай с нами, что хочешь, а минет год - ложись на плаху…

Перед ними возник молодой угрюмый воин в белом колпаке с черной кисточкой, с бархатными, тоже черными, загнутыми кверху полями. Кафтан узок, с рукавами до локтей, ковровые штаны широкие, прямые, с разрезами внизу. Из-под них торчат кривые носы сафьяновых красных сапог. Сбоку, на поясе, меч, за спиной - круглый щит.

Руслан приметил: мечи - у начальников. У простых - длинные копья, а чаще луки да стрелы. Даже ножей почти не видать: нужно, скажем, прут обстругать, овцу зарезать, шкуру снять с нее - орудуют острым, как нож, плоским наконечником стрелы.

…Узнал его Руслан - тот самый, что с хазарином спорил на холме.

- Уйгун, Хунгаров младший брат,- шепнул Кубрат. Отвернулся, уныло запел. Словно заплакал, запричитал голосом тонким, протяжным. Уйгун сел рядом, подпер кулаками скулы.

Руслан:

- Эх, отче. Песни у вас…

- Что?

- Не больно веселые.

- Видишь - степь. И небо - огромное, пустое. И так - тысячи верст, тысячи верст… - Старик с надрывом вздохнул, скорей зевнул тягуче и зло, с переходом в приглушенный вопль. («Как тогда Баян-Слу,- подумал Руслан - И Калгаст на реке…) - А мы… все бродим, чего-то ищем…

- Одуреешь - всю жизнь кочевать.

Уйгун раздраженно бросил Кубрату пять-шесть гортанных, шипящих, рычащих слов. О чем, дескать, речь. Старик перевел. Княжич встрепенулся, взмахнул кулаком. Говорил он резко, хлестко. Будто пленных плетью стегал.

Кубрат сурово пересказывал:

- Говорит: как это можно - вечно сидеть на месте? Все равно что на привязи. С тоски сдохнешь.

…Вот на Кавказе иберы, албаны, армене - тысячу лет в горах своих киснут, в тех же долинах. И что? Ни одного путного племени нет среди них.

…Вроде крепкие, храбрые и все такое, ученые, гордые - не подступись, а стоит нам, степным скитальцам, у которых добра: конь, стрелы да ненависть, гикнуть да кинуться, скрежеща зубами,- куда все девалось! Прячутся в башнях, как суслики в норах. Извечно их бьем Если б не кручи, не башни на кручах - давно бы под корень тех храбрецов извели.

…Ладно, пусть живут. Всех изведешь - некого будет грабить.

…Народ должен бродить по земле. Идти, куда звезда манит и ветер гонит. Ходить, встречаться с другими народами. Одолевать их. Они одолеют - не хныкать. Брать у них скот, зерно и женщин - и никогда твой корень не засохнет, Мы, хунны, откуда пришли? Страшно подумать. И куда уйдем? Неизвестно. Но нигде не пропадем. Так и знай...

В речах Уйгуна смерд уловил обидный намек на Русь.

- Бродили одни в наших краях, И забрели - к черту в пасть. Их обрами, помнится, звали…

- Ну и что? Никуда те обре не делись. Живут. Породнились с нами. Мы тоже - хуннами были, булгарами сделались. Может, еще кем-нибудь - хазарами, тюрками - станем. Или вовсе по-иному назовемся. Меняется имя. Меняется речь. Кровь и дух - остаются,

Ишь ты. Умен. Руслан проворчал:

- А эти армене, иберы, как их там кличут, и русы на месте, сидючи в башнях, в лесах, и чистую кровь, и речь, и старое имя свое берегут, и тоже - живут, сколько б их не терзали. На месте - камень, летает пыль.

- Летает птица. Камень мохом обрастает.

Пожалуй, серпень минул давно, да и вресень уже на исходе.

Не поймешь в серых голых степях, где нет серпов, хлебов созревших и нечего врещи - молотить, какое время приспело. Без привычной работы оно не идет, не стоит - его просто нету. Так, туман. Пустота. Привычное дело на привычной земле, На родине то есть. Попал на чужбину - и время куда-то девалось. Сон. Бред. Прозябание.

… Далеко впереди, на востоке, низко над степью, знойно-белесое небо сгущалось в тесьму голубой зыбкой мглы. Стало прохладнее: Легче дышать. Тесьма темнела, ширилась: сквозь пыль она казалась сизым стелющимся дымом. Потом земля диковинно укоротилась, а небо исподволь распалось надвое: сверху блеклое, в грудах четких облаков, ниже - яркое, белой каймой, тоже в облаках, но расплывчатых. Руслан - изумленно:

- Неужто край света?

- Море, - сказал Кубрат.

…Пленные, гогоча, окунались в зеленую воду, но Руслан, тайно смеясь, стоял в стороне. Он ликовал - и робел. Он не смел подойти. Как, бывало, не смел в хороводах подступить к желанной Людожирице…

Мать рыдала на плече Уйгуна:

- Ой, Хунгар! Сын мой бедный. Что он сказал? Какими были слова его последние?

Уйгун молчал, припоминая… - Велел передать тебе низкий поклон.

- Похоже, славный был город.

- Похоже.

- Видно, хунны твои разорили.

- До них, слыхать, пустовал.

- Кто успел?