Золотой истукан

Правда, она разлучает. Ранит сомнением. Заставляет грустить, болеть, ревновать. Но, отнимая счастье у одних, не топит его, не душит - дарит другим, лучшим, а порою и худшим, но, значит, более достойным, раз уж оно им досталось. Перед нею все равны.

И потом, счастливая или несчастная, любовь - все равно любовь. В ней подчас одинаково, что потерять, что найти. Разве утраченное - уже ненужное? Оно очень часто дороже, чем сохраненное. Без хлеба нет жизни. Любовь без взаимности - живет.

Долгих четыреста лет лежала она в пустынных развалинах, уцелев при разгроме. Ждала, недоумевала: почему к ней больше не идут. Неужели нашли иное божество, добрее, краше? Немыслимо, Ее никто не может заменить. А если кто-то взялся это сделать, что станет с родом человеческим?…

- Эх, скот! - сказал Карась. - Может, твой прадед сделал ее, славя прабабку твою. Точишь, червь, зеленую ветвь, на коей живешь.

Руслан - одними губами:

- Баян-Слу…

- Баян-Слу! - крикнул Кубрат, - А-а-а! Баян-Слу… - Он схватился за голову, буйно ею замотал, не переставая тянуть: «А-а-а». Сбросил руки. Замер. Уставился, выгнув шею, на оторопелого монаха - Зачем, зачем?… Хочешь в рай - ступай. Зачем лезешь к другим… других губишь?…

Попятился ромей,

Кубрат взял с земли короткую, по локоть, левую руку Афродиты и наотмашь влепил, ему каменной ладонью вескую, как удар копытом, пощечину.

- Так его!

Даже булгары орут: - Эй бет - хорошо!

Только один, с мечом, видать - «баин», то есть богатый, сердито подступил к старику. - Как смеешь?

- Прочь! Не трогай.

Говорили они по-степному, но Руслан их уже понимал. Сам не заметил, когда - пусть немного, лишь в суть - стал вникать в чужую речь.

- Айда к беку! Ну!

- Прочь! Чтоб ты пропал вместе с беком, с ромеями черными. Зачем ходили на Русь? Сколько булгар под Киевом легло! А вы их вдовам по чашке зерна уделили, ветхим тряпьем от сирот откупились. Умирать - мне, а добыча - тебе? Обнаглели совсем.

А! Вот оно что. Вот отчего с утра угрюмы.

Спору нет, Руси они - враги, зерно в мешках, которые пришлось таскать Руслану, было русским.

Однако русское зерно досталось не Кубрату, а семейству бека, его телохранителям, дружине: баинам, багатурам да байларам. Потому что Кубрат, наверно, такой же смерд несчастный, как Неждан, Добрита. Как Руслан.

Бог-то степной, выходит, не ко всякому добрый. Хунгару и мертвому хорошо, а Кубрату живому плохо.

- Недоволен? Идем к Уйгуну.

- Эй, отвяжись! - крикнул Карась.

- Оставь, отстань, Алмуш, - нахохлились булгары, - Силен - старика терзать. Не стыдно? Кубрат заплакал.

- Зимой ноги стынут. Ох, стынут, О новых думал сапогах. А что получил? Смотрите. - Он вырвал из-за пазухи два босовичка, расшитых бисером.

Застонал Руслан. Никогда не бил он человека. Может, в детстве - соседских детей. Взрослым - ни взрослых, ни малых не смел задевать, А тут… будто пламя в мозгу полыхнуло. Вмиг одичал. Сгреб в охапку вислоусого Алмуша, как шаман - Баян-Слу, - и загудел богатырь вместе с мечом через пролом в стене наружу, в ров сухой,

- Так его!

- Вас тоже туда? - слепой и дикий, пошел он, пригнувшись, на остальных булгар.

- Нас не надо.

Встревожены. Машут ему - оглянись.

У рва гневный Уйгун.

- Эй, псы! Чего расшумелись?

- Сытость душит. Перекормил…

- А! Взбесились?

Над стеною ноюще запели стрелы.

- Хоронись!

- Ой, Тэнгре…

- Пропали. Накажут.

- Э! Хуже не будет…

- Беритесь за луки!

- Урусы! Камни хватайте.

- Мы им покажем…

- Что нам тут?

- Здесь беку хорошо.

- Уйдем на Волгу…

- Землю пахать…

Пленным - Карась:

- Скорей под гору! Струг отымем. Морем - на запад, а там уже Русь.

- Поздно! Видишь, заслон у реки,

- Ромеи снятые.

- Разгоним!

- А этих - оставить?

- Сожрут их свои.

- С нами, булгаре!

- Куда?…

Все сотворилось как-то сразу, негаданно - нежданно и без толку. Только б зло сорвать. А зло - большое, и завязалось на стенах побоище. Пастухи друг в друга стрелы мечут, боясь попасть - и попадая, пленные - камни бросают, осаждающих сбивая в ров. И треск. И крик. И кровь.

Бабы бегут, голосят. Тянут мужчин прочь от стен. Хазарин машет бунчуком. И вдруг и там, за рвом, булгары разделились, разодрались. Видно, старые счеты взялись сводить. Не поймешь со стороны, кто с кем: все вроде одинаково оборваны. Но, видно, издавна разлад между ними.

От доброй жизни своих не станут резать.

- Скорей! - Высокий светлый человек рванул скрипучую дверь. Кубрат с Русланом кинулись в лачугу. Десятков пять или шесть таких убогих, низких, крытых камышом белокаменных хижин, с рогами черных, накрест связанных кривых стропил, стадом устало прилегших, белых, с бурыми спинами, коров рассыпалось по голому откосу. Ромейский поселок.

Жилье, где спрятались Кубрат с Русланом, зарылось в землю на отшибе, в кустах прибрежных, и владел им, видно, не ромей.

- Гот, - шепнул, задыхаясь, Кубрат, когда хозяин, отвернув подстилку на полу - камышовую, грубую, показал им узкую яму: лезьте быстрее - и, втиснув их в дыру сырую, проворно опустил подстилку, что-то кинул сверху на нее.

- Не донесет?

- Спасет. Он свой.

- Тихо! Идут ,- сказал по-булгарски гот сквозь камыш. - Не шевелись.

Кусты трещат. Резкий голос Уйгуна: