Золотой истукан

- Древляне в дебрях сырых доселе прежний устав берегут. И что? Таятся в селах убогих да крохотных, как совы в загаженных дуплах. Совместно? Один топор на пятерых. Пригорок выберут, лес подсекут, выжгут дотла: сей, веселись, поле - с ладонь. Снимут горстку пшена, урожай клянут: всего-то по зернышку и досталось. Бедность. От нее - злость, жестокость. Вольные?

Сплошь холопы, всех без разбору душит вервь. Хворому, слабому, старому - смерть. Непокорному - тоже. Случилось мне забрести к ним намедни. Еле утек. Хотели повесить, духу лесному скормить.

Добрита - недоверчиво:

- Что ж… выходит, легче теперь человеку?

- Выходит. Ну, сейчас, правда, плохо. Неурожай. Сухомень. Ныне всякому худо, даже боярину. А так, ежели сверху взглянуть, то, конечно, полегче. Ты - на скудость сетуешь, а древляне, дреговичи, кривичи - завидуют нам. Дескать, обилье в полях. А что? Лесов дремучих, темных тут мало, степь близко, есть где соху развернуть. Усадьбы. Веси. Города. Простор - до морей. Весь белый свет по соседству. И гнездо у каждого свое. Очень им то по нутру, бородачам болотным. Тоже, где могут, где одолели чащобу - росчистей крупных, значит, и хлеба, прибавилось, - рвут ветхую вервь. Уже и бояре, слыхать, завелись.

- Эка радость.

- Ну, и не то, чтоб напасть. Их с челядью - горсть. Всему голова - смерд, вольный пахарь. Спору нет, изнемог он нынче. Но - до поры. Приспеет щедрое лето - опять хозяин себе. Отвалит дань, и боле его не тронь. Да и господский двор, если умом раскинуть, опора смерду в недобрый час. Ругаем Пучину: «Скупой». Верно, что скуп. Однако же - помогает. Взаймы дает, хоть и с двойной отдачей. Негде взять - и тому будешь рад. Даром никто не отвалит. Утек? И его надо понять. Прежде-то сыпал. Брал купу, Добрита?

- По горло в долгах, и старой чади, и Пучине.

- Ты, Еруслан?

- Покойный батюшка наш семян занимал, товару железного. Вернуть не успел. Долг - мой теперь. В закупах числюсь.

- Видите.

- Чего ж тогда бранишь нас с Ерусланом? Собачье, мол, счастье. Не пойму.

- Больно покорны, податливы. Чем славилась издревле Русь? Упрямством. Ни доморощенным, ни пришлым лиходеям не давала спуску. А нынче нас не узнать. Присмирели. Секут до костей, истерзали вконец, измочалили - терпим. Идти к богатому иди, да оглядывайся. Он ненасытный. Всех исподволь посадит на цепь. Как ромеи в Корсуне - пленную скуфь. Бичами, как скот, на жатву погонит. И что? Вчера - ты смерд, сегодня - закуп, должник, а завтра? Холоп. И дети твои… кем вырастут в хлевах чужих?

- Нету детей. Схоронил. И жену.

- Мир праху. Будут еще. А будут - кем будут? Ты думал о завтрашнем дне, о детях да внуках? Должен думать, поскольку, себе на беду, - человек. Это волу - набил брюхо травой, и хорошо, спи, посапывай.

- Изгой, а туда же. Тебе-то что до забот мужицких?

- Эх! Или я двужильный? Забава ли, под стать врагу, в оврагах рыскать? Я храбрился давеча, бахвалился, а честно сказать - туго живу. Пятки сотрешь, покуда зайчишку хилого выследишь. В трясину плюхайся, в снегу подыхай. Опостылело. Хочу к теплу домашнему.

Он тягуче, стонуще зевнул, сказал со скрипучей злостью:

- Хлебнуть бы. Прибуду - до смерти упьюсь. - Помолчав, усмехнулся стесненно: - А толку? Устал. Тошнит. Это, друже, гибель, не спасение. Иное надо искать.

- Кинь поле. Обратно в мир, пожалуй, не примут - отрезан ломоть. Зато князь, я слыхал, привечает изгоев, с охотой в дружину берет.

- Знаю. Таких, кому некого жалеть. Но ратник тоже холоп. Правда, лучше ухоженный. А по мне - легче век в болотах блуждать, чем в палатах кому-то угождать. Строптив. Задирист. Крут. Оттого и со старой чадью на ножах. Спесивых не терплю, скудоумных. Бездушных, завистливых, жадных И бедных людей обижать не люблю. Зверей - обижаю, людей - не могу. А князю служить - только и делать, что смердов безропотных бить. Таких, как ты с Ерусланом.

- Попробуй взропщи. Старая чадь в мирах - боярину оплот, бояре в крепких дворах - тому же князю, а выше княжеской - власти нет. Куда пойдешь с нуждой да жалобой? В Киеве князь, говорят, справедливый. К смерду - добрый, к боярину - строгий. Слыхал?

- Слыхал. Да наш господарь ему неподсуден. Был бы подсуден - может, не смел бы этак чудить. - Калгаст помолчал, пожал плечами. - Или тоже… служил киянину опором, вроде буйных князьков полянских да северских. Нет, друже. Плоха надежда на князей. Меж собою - как псы, против нас - заодно. Придется самим спасать животы.

- Это как же?

- Князь да бояре не дремлют. Знай гнут свое. Пора и смердам очи продрать. Соберутся на требище - надобно вече створить, амбары Ратиборовы проведать.

- Это в Родень-то день?!

- Не пропадать же народу.

- Ох, бога прогневим.

- Наши боги - Хоре да Семарг. Древний Род к врагу переметнулся. Теперь он - дружинный, господский. Вроде Перуна, которому кияне требы кладут. Пускай бояре пред ним трепещут. Да и так ли грозен ветхий Род? Устал. Слаб против чудищ хозарских. Степной-то бог его перемог, видишь, всю землю выжег.

- Не подымутся смерды.

- Небось надоело мякину жевать…

- Оно так. Да удастся ль с дружиной сладить? Крепки отроки, аки дубки. На диво сбиты.