Золотой истукан (др. изд.)

Руслан - с яростью - внутренне: «Бог, бог! Кто же он есть?! Дубина в руках хитроумных людей, пугало, которым враждующие племена стращают друг друга?

И кто правит - он людьми, или они вертят им всяк на свой лад?»

ХОРЕЗМ. НОВЫЕ БЕДЫ

…Она схватила его за одежду его и

сказала: ложись со мною. Но он, оставив

одежду свою в руках ее, побежал…

Бытие, XXXIX, 10-12.

У них обычно на устах: «Я иудей, я -

христианин, поверь мне, я тебя не обману».

Зловредные скоты! Кто не говорит ничего

подобного и просто признает себя человеком,

гораздо лучше вас.

Уриэль д'Акоста.

- Зачем добро губить? - нахмурился Алп-Ильтувар, когда посрамленный старец Киракос, указав на Руслана, потребовал: «Убей его! Ибо сказано: отступнику от веры смерть. - И, ткнув Карася палкой в бок: - Этого тоже, Он хотел надругаться над саном моим и достоинством». - Зачем? Рабы здоровые, крепкие. И к тому же они - не мое достояние. Это имущество кагана. Завтра идет караван в Итиль. Отправлю их и других русичей к его величеству кагану,- он поступит с ними как захочет.

Алп-Ильтувар покосился на проповедника, озорно подмигнул Карасю, - и, не удержавшись, фыркнул.

Обиженный странник ушел, бормоча проклятья.

Князь спохватился: нехорошо он себя ведет, не подобающе беку, помрачнел, напустился на бунтовщиков:

- Наглецы! Тут дело… государственное… а вы из него потеху сотворили. Где это видано: старца святого пороть?!

- Подале б от этаких потех, - вздохнул Карась. - Кровавые потехи. Какой же ты князь, ежели свой народ даешь в обиду хитрым чужакам?

- Даю, - чтобы мой народ меня не обидел. Э! Нашел я, с кем о делах своих толковать. Сидите, помалкивайте. Благодарите меня, что не убил я вас, как хочет того Киракос. Вы мне по душе. Люблю лихих молодцов. Я и сам был смолоду озорной… - И князь, вспомнив, должно быть, какую-то давнюю свою проделку и усмотрев в поступке этих двух русичей нечто сходное, расхохотался.

Карась:

- Спасибо, родной! Спасибо, милый! Дай тебе новый твой бог стать каганом хазарским.

- А? - вздрогнул Алп-Ильтувар, как вор, пойманный на месте преступления. - Ну, ты. Не твоего ума это дело. Молчи.

- Верно, не моего! - с готовностью - Карась. - Молчу, светлый князь, молчу.

- Вы опасные люди, - задумался бек. - Может, И впрямь вас убить?

- Что ты, что ты, светлый князь! - завопил Карась. - Что ты, что ты, наш распрекрасный! Зачем добро губить?

- А ты что скажешь? - савур - Руслану.

- А мне теперь на все наплевать. Хочешь убить - убей. Нашел, чем удивить.

- Обманулся в ромейской вере? - усмехнулся князь понимающе. - На что она тебе? Мне нужна, чтобы править моим народом, моему народу - чтобы мне подчиняться. А тебе, рабу, надо думать, как выжить и, если удастся, домой убежать. Ну, будьте здоровы.

- А князь-то… свойский, - усмехнулся Карась, когда бек вышел из хижины, где их держали под стражей.

- Вот завтра наденет тебе на шею рогатку - узнаешь, какой он свойский, - проворчал Руслан.

…Не осенял на сей раз Киракос уходящих крестным знамением. Только один человек и нашелся, чтоб помахать им вослед. И тут - гот Иоанн.

- Бросар! - кричал, зло смеясь. - О, бросар…

- Чтоб тебе сгинуть, - плевался Руслан.

Больше нигде, никогда он не встречался с ним. Также, как и с добрым Урузмагом. Алан Урузмаг покинул столицу еще зимой, обнявшись с Русланом и Карасем и даже прослезившись на прощание. Это был человек. Он-то и был юному смерду в пути истинным братом. Зато впереди ждали Руслана новые встречи - чаще печальные, чем радостные.

Остались вдали сады, виноградники и огороды, средь которых четко, как серый утес на кудрявом зеленом лугу, возвышался город Самандар. Степь началась.

Степь-то степь, но вовсе не такая, как между Днепром и Доном. Там - травы, тут - буруны, то есть песок, застывший волнами. Песок и песок. На Руси его увидишь только на реке, в мелях да отмелях. Там песок - у воды. А тут ее и в помине нету, - отойдя от Самандара на много дней пути, набрели на одну-единственную речку, и та начала уже пересыхать.

Кончились пески - пошли солончаки.

А справа, на восходе, всю дорогу висит синяя мгла, и над нею - всегда облака исполинские, белые.

Руслан - у стража: - Горы?

- Море.

На стоянках подъезжали пастухи, обменять шкуры, мясо, войлок на зерно, котлы да бусы. Разглядывали светловолосых, сбившихся в кучу пленных:

- Готы, аланы?

- Русы.

- А-а…

И однажды, когда караван, миновав солончаковые впадины, вышел снова к пескам, пленные услыхали издалека, с гребня высоченного буруна, тоскливый, будто журавлиный, крик: - Русь!

Обернулись: белая женщина бежит с буруна вниз по склону, машет руками. Высокая белая женщина, почти нагая, - только грудь да бедра прикрыты каким-то отрепьем. Бежит, утопая в песке, задыхаясь, и зовет рвущимся голосом:

- Русь!

Остановились, зашумели.