Золотой истукан (др. изд.)

Но она тут же сообразила, что только повредит себе, - скажут, как она очутилась в уединенной каморке и почему одежда порвана на нем, а не на ней. Ну, одежду-то можно самой порвать. Однако - зачем спешить. Успеется.

- Я напугала его, - глухо бормочет Фуа, надевая платье. - Нельзя так сразу. Надо было сперва приучить его к себе. Ночью приду. И обязательно им овладею. Не может быть того, чтобы свежий молодой мужчина устоял перед такой сдобной пышечкой, как Фуа. Я молода, я красива…

- Будь твоя Русь поближе, убежали бы мы с тобою, - плакала ночью Иаиль. - Эта гадина теперь не отстанет. Она нас изведет. Нрав у нее самый гнусный на свете. Который год ее знаю - и никак не пойму: то ли она пройдоха, то ли просто сумасшедшая, или сразу и то, и другое, - если это совместимо. С жиру бесится, свиное рыло. Ох, милый! Убежать бы нам куда-нибудь. Но куда убежишь? И зачем я женщиной родилась? Не зря каждый еврей ежедневно возносит молитву. «Благословен ты, господь, за то, что не сотворил меня женщиной». Ох, нет, нет! И хорошо, что бог сотворил меня женщиной. Иначе б я не смогла тебя полюбить. Будь что будет,- жизнь мою могут отнять, но любви моей никто не отымет.

Фуа, ускользнув от спящего Пинхаса (он приехал к вечеру), долго стояла у входа в каморку, подслушивала и тряслась от негодования. Пока шли разговоры, она еще терпела. Но когда до нее донеслись страстные стоны влюбленных, Фуа не выдержала.

С грохотом распахнулась дверь, в каморке раздался рев хозяйки:

- А-а-а! Урод желтоволосый, дохлятина, рвань… Спутался с девкой сопливой и еще смеет звать меня к себе, предлагать мне, честной женщине, с ним лечь! Урод, грабитель, рвань… Пинхас, эй, Пинхас, мой верный супруг!

Руслан окаменел от неожиданности. Иаиль нашлась быстрее. Она схватила в углу большой пустой горшок из-под воды и надела его хозяйке на голову. Затем быстро взяла в отхожем месте грязную палку и принялась дубасить ею хозяйку по жирной широкой спине к несоразмерно узкому заду.

Набежали. Шум, гам. Сверкание факелов.

Фуа изловчилась снять горшок с головы, - по усадьбе разлетелся ее грубый голос: - А-а-а! Грех! Лейба, где Лейба? Пусть посмотрит, чем занимается дочь. Пинхас, накажи потаскуху, - она переломала мне кости железной палкой. А рус хотел меня ножом ударить, зарезать бритвой…

Пинхас не заставил себя долго упрашивать. Как, эта дрянь отказалась с ним сожительствовать и пригрела раба? Распутная девка! Он накинулся на Иаиль, стал ее избивать своими огромными кулаками. Руслан схватил его за мощные плечи, но после болезни он был так слаб, что не мог одолеть здоровенного откормленного торговца.

Спасибо, Аарон поспешил на помощь,- и вдвоем они повергли Пинхаса наземь.

Но, поскольку в усадьбу сбежалась чуть ли не вся община, Руслана сумели втолкнуть обратно в каморку и заперли в ней.

Плакать он уже разучился, я всю ночь без слез, с сухими глазами, изнывал от жгучего горя, раздиравшего грудь: что с Иаилью? Ах, Иаиль, Иаиль…

Наутро в доме Пинхаса сошлись все члены магамада - совета старейшин общины: талмуд-хахамов, великих мира сего, главарей синагоги, учителей-меламедов и прочих весьма уважаемых людей.

Пинхас настаивал на немедленной расправе:

- Сказано в книге Второзакония: «Если… не найдется девства у отроковицы, то отроковицу пусть приведут к дверям дома отца ее, и жители города побьют ее камнями до смерти».

- Это - если она вышла замуж за еврея и оказалась не девственницей, - возразил один из старейшин, самый мудрый. - А тут другое. Тут нарушение целомудрия. Но признать, что еврейка вступила в недозволенную связь с иноземцем, рабом, - значит допустить, что это возможно, и тем самым ввести в соблазн других отроковиц и женщин. Но сие у нас невозможно! Пусть недостойная дщерь почтенного Лейбы скажет, что раб сделал над нею насилие, - и мы накажем раба, а с отроковицы снимем тяжкое обвинение.

- Да, это выход! - согласились с ним все, кроме Пинхаса. - Община взбудоражена, надобно сразу приглушить смуту.

- Нет! - крикнула Иаиль, когда ее позвали и сказали, каким путем она может спастись. Лицо ее было жутким от синяков и кровоподтеков. - Не делал он надо мною никакого насилия. Я сама… по доброй воле… мы - по обоюдному согласию… потому что любим друг друга. Любим, слышите, вы? Хотите убить - убейте нас вместе. Лучше мне умереть на его добрых руках, чем жить среди вас, жестоких и глупых.

- Ах, вот как?! - чуть не задохнулся Пинхас.

Тот старейшина:

- Лейба, уговори свою дочь…

- Не надо меня уговаривать! Или нет у меня своей головы?

- Уговори свою дочь сказать, что раб сделал над нею насилие, иначе ты будешь предан анафеме, отлучен от народа Израилева.

Лейба рывком втянул голову в плечи, в ужасе пискнул, как мышь. Будто над ним уже загремели грозные слова анафемы:

«Кят, год такой-то…

По произволению городской общины и приговору святых, именем бога и святой общины, перед священными книгами Торы с шестьюстами тринадцатью предписаниями, в них указанными,

мы отлучаем, отделяем, изгоняем, осуждаем и проклинаем Лейбу, сына Мордухаева,

тем проклятием, которым Иисус Навин проклял Иерихон,