Золотой истукан

— Жена моя Рахиль, сын Аарон и дочь Иаиль! Знайте: этот безродный рус, язычник, спас меня в пустыне от смерти и бесчестья. Как это случилось, — потом расскажу. А сейчас я хочу сказать: относись к нему, Рахиль, как к сыну, а вы, Аарон, Иаиль, — точно к брату родному. От Пинхаса ему не видать легкой и сытной еды. И кто с ним, хворым, станет возиться? Умрет. Придется тебе, Аарон, и тебе, Иаиль, ухаживать за ним. Лучшее, что добудем, ему отдадим. Нам не привыкать к пустой похлебке. Потерпим. Наедимся досыта на грядущем пиршестве праведников, удостоимся чести вкусить от Левиафана и Шор-Хабора.

Аарон уныло свистнул.

— Левиафан, говорит Пинхас, это рыба длиною в триста миль; если б она расплодилась, то могла бы сожрать весь мир. Бог оскопил Левиафана, убил его самку и сохранил для будущей трапезы в раю.

Иаиль облизнулась:

— Мне бы сейчас хоть кусочек той рыбы.

— Шор-Хабор, — продолжал старик, нахмурив брови в ответ на слова Иаили, — это бык-великан, который лежит на тысячах гор, каждый день съедает на них всю траву и выпивает одним глотком всю воду, которую Иордан приносит в полгода. Из сладкого мяса Шор-Хабора бог изготовит в конце всех дней множество вкусных блюд для благочестивых.

Теперь облизнулся Аарон:

— Сейчас бы кусок бычатины на вертеле.

Лейба — строго: — Воздаяние праведным — в будущем!

Седая Рахиль вздохнула:

— Будет ли оно для нас, безродных, не знающих писания?

Лейба — с внезапным озлоблением:

— Будет! Ради чего страдаем? Я, может быть, плохой еврей, но — тоже человек, и к тому же, как говорит добрый Сахр, с совестью.

Какова длина божьей бороды?

Через девять столетий после грека Эратосфена, который вычислил длину окружности земного шара и ввел в научный обиход слово «география», в еврейской общине понятия не имели о его трудах, зато могли точно сказать, сколько парсангов в божьей бороде, а именно — 10 500, то есть 47 250 верст…

О, тут знали много такого, что другим народам, конечно же — темным и диким, даже не снилось.

Тут знали, например, что добрые и злые устремления человека связаны с двумя его почками: правая побуждает к добру, а левая — ко злу.

Тут знали, что:

1. Бог — создатель и руководитель всех существ.

2. Бог един.

3. Бог бестелесен.

4. Бог есть первый и последний.

5. Молиться следует только богу.

6. Слова пророков истинны.

7. Моисей — великий пророк.

8. Тора (Моисеево Пятикнижие) есть откровение божье.

9. Тора неизменима.

10. Бог вездесущ.

11. Бог всеправеден.

12. Бог ниспошлет мессию.

13. Бог воскресит мертвых.

И если кому-нибудь пришло бы в голову спросить, откуда же у бестелесного бога борода, да еще такой внушительной длины, талмуд-хахамы ответили бы ему словами пятнадцатого раздела главы третьей трактата Абот: «Кто открывает в Торе смысл, не согласный с законоположением, тот лишается удела в будущей жизни».

Здесь хорошо знали, что должен, но особенно — чего не должен делать еврей. Запрещалось смешивать молочную пищу с мясной, в силу чего посуда строго делилась на молочную и мясную. (Несчастные тюрки! Знать бы им, на какие муки в аду они обрекают себя, запивая жирную баранину шипучим пенистым кумысом…)

Запрещалось есть свинину, конину, верблюжатину и даже — зайца, «потому что… у него копыта не раздвоены и он жует жвачку». Так-то. Дозволенным в пищу — кошерным считалось лишь мясо из рук особого резника — шойхета, а всякое иное мясо — тарефным, то есть нечистым.

В субботу запрещалось рвать траву, прикасаться к некоторым вещам и, конечно, употреблять носовой платок — изволь очищать ноздри пальцами, о правоверный еврей.

И много еще разных разностей запрещалось еврею: 613 заповедей, служивших ему строжайшим руководством в каждодневных поступках, даже в самых пустяковых, заключали в себе 248 повелений и 365 запрещений.

В Хорезм евреи переселились частью через Персию, где сеяли хлеб, разводили виноград, частью через Византию и Хазарию, где занимались торговлей и всяким ремеслом, но для всех был один закон — Талмуд (от слова «ламед», что значит учение).

И, согласно Талмуду, никому в общине не разрешалось роптать на судьбу, хотя тут и было кому и за что роптать на нее. Тому, кто сетовал на бедность, читали вторую страницу девятого листа трактата Хагига: «Бедность так же к лицу Израилю, как красная сбруя белому коню, ибо смягчает сердце и смиряет гордость».

Но спроси кто-нибудь, скажем, у того же Пинхаса, почему, если так, он, как раз известный жестким сердцем и невыносимой гордостью, не спешит напялить на себя это яркое украшение, купец, конечно, сразу нашел бы точный, прямой, но скорее — туманный, уклончивый ответ в свою защиту. Например: «Труд рук раба принадлежит его господину», — трактат Гиттин, лист двенадцатый, страница первая. Или: «Вечно пользуйся службою рабов», — трактат Нидда, лист сорок седьмой, страница первая…