Золотой характер

«Как крыл, как крыл! — вздрагивая, вспоминал Тряпкин. — И за что? Уж я ли не стараюсь ему угодить — слова, кажется, поперек не скажу. Не то что некоторые… языкастые. Эх, жизнь!»

Кузьма Федулыч прилег на диван и, чтобы отвлечься, стал просматривать газету. Внимание его привлекла одна статья. Автор ее, какой-то инженер, хлестко критиковал своего начальника за грубое, бездушное отношение к людям. Тряпкин дважды перечитал статью и задумался: «Н-да… смельчак этот инженер. Молод небось, безрассуден. Шутка ли, про начальство — в газету. М-да, завидовать ему нечего, хоть и смельчак. А все-таки неплохо, если бы кто и нашего-то так, через газету. Неплохо». Кузьма Федулыч размечтался. Вот начальнику приносят газету с критикой на него. Вот Кулаков читает, багровеет, стучит кулаком.

— Ага, не нравится, — вслух злорадствует Кузьма Федулыч. — Будешь знать, как в другой раз бранить меня. Так тебе.

Он видит далее, как начальник вызывает Таню — секретаря — и велит ей выяснить фамилию автора. Как Таня… Но тут Тряпкин вспоминает, что фамилию совсем не надо выяснять — она внизу под текстом, — и очень этим огорчается. Несдобровать автору. А если бы на месте автора оказался он, сам Тряпкин? Б-р-р! Лучше не думать. А впрочем… Ведь можно и того… псевдоним. Конечно, можно. Постойте… А если попробовать? Ведь никакого риска. Так сказать, невидимый удар. Это мысль! Главное — без риска.

Кузьма Федулыч довольно потер руки и петушком пробежался по комнате. Решено. Он будет писать фельетон. Не откладывая. Сейчас. Пока жива обида.

Прошло часа три. В комнате была тишина. Тряпкин пылал. Пот вдохновения блестел на лбу, рука строчила, с пера, дрожа и захлебываясь, бежали обличительно-ядовитые фразы.

Когда на пепельницу рухнула дымящаяся башня окурков, а в авторучке осталось чернил только на то, чтобы поставить точку, фельетон был готов. Кузьма Федулыч откинулся на стуле и перевел дух.

Из кухни вышла жена.

— Что-то ты красный, Кузя, уж не приложился ли? — она подозрительно покосилась на мужа, затем на буфет.

Тряпкин негодующе выпрямился и с достоинством потряс исписанными листами.

— Тебе бы все ругаться. На-ка лучше почитай!

Удивленная жена приняла бумаги и погрузилась в чтение. Тряпкин впился в нее глазами.

— Каково написано? Здорово я его? Будет помнить!

— Послушай, однако, — недоумевающе отозвалась жена, — неужели ты думаешь это послать в газету?

— Непременно. Пора включаться в борьбу с бюрократизмом. Дочитывай — надо успеть переписать начисто.

— Но ведь ты критикуешь самого Кулакова, Кузя. Подумай — он после этого фельетона в бараний рог тебя скрутит. И премией обойдет, и квартиры новой мы не получим, и, чего доброго, вообще… по сокращению штатов. Бог с ним, Кузенька. Жили без критики и еще проживем.

Поборник справедливости гневно поддернул брюки.

— Дай сюда фельетон!

— Опомнись, Кузенька…

— Ну-ну… Успокойся. Твой муж не только правдолюбив, он еще и умен. Я дам фельетон под псевдонимом. Не Тряпкин, а Громовержцев! Понимаешь? Громовержцев!

В редакции заинтересовались фельетоном Тряпкина-Громовержцева. После проверки и подтверждения фактов его обещали напечатать. В ожидании этого дня Кузьма Федулыч ходил по учреждению с видом заговорщика. Он ловил в коридорах сотрудников и подолгу развивал перед ними свои взгляды на печать, а в кругу самых близких друзей даже ратовал за беспощадную критику. При встречах с Кулаковым он злорадно посмеивался: «Будет тебе ужо…»

День торжества справедливости наконец настал. Однажды, придя на работу, Тряпкин развернул хрустящие листы свежей газеты и приятно обмер: на второй странице был помешен его фельетон. Кузьма Федулыч, трясясь от радостного возбуждения, начал читать, но вдруг остановился и слегка побледнел. Внизу под колонкой строк не было никакого Громовержцева, там во всей своей мужественной красе гордо чернела подпись: «Кузьма Тряпкин». Кузьма Федулыч тихо икнул и уронил газету. Все закружилось перед глазами: столы, телефоны, настольные лампы и даже сотрудники, которые уже шли, улыбаясь, к нему с поздравлениями. Будто сквозь вату до него долетели довольные голоса:

— Теперь Кулакову несдобровать.

— Давно пора через газету.

— Молодец, Кузьма Федулыч. Догадался! И кто бы мог подумать?

Председатель месткома Рефлексов с чувством потряс безжизненную руку Тряпкина:

— Доброе дело сделали, товарищ Тряпкин. Очень все верно описали: и как на сотрудников кричит, и как посетителей в приемной маринует. И, знаете, хорошо, что фельетон написан именно вами. Ведь вас все, как бы это сказать, безропотным существом считали. Этаким зайчишкой-трусишкой. Это вас-то! Орла!

Кузьма Федулыч, блуждая перед собой далеко не орлиным взором, тупо соображал… Ну, конечно! Впопыхах он отнес в редакцию черновик, подписанный своей настоящей фамилией. Как в тумане, перед ним рисовалось лицо Кулакова, гневное, трясущееся. В ушах, заглушая голоса сотрудников, гремел рыкающий бас: «Тряпкина по сокращению штатов! Пусть его газета берет, а мне он не нужен!»