Золотой характер

С этого злополучного дня, когда я мучился зубами, прошло вот уже более года, но и до сих пор, как вспомню, как я мучился ночью, кричать хочется.

Словом, утром я подался в поликлинику. Получил номерок и направился к зубоврачебному кабинету. Смотрю, очередь.

Сел я и форменно про себя песню тоски и скорби играю: а-а-а, о-о-о, ой-ооой. Вдруг слышу чей-то знакомый голос:

— Я, мил человек, пять зубов уже запломбировала, как новые стали. А сейчас решила с зубов камень снять. Зачем он мне нужен, этот камень-то. От него только желтизна нехорошая. Я вам, мил человек, определенно заявляю, взагляд жить надо. Почаще к врачу ходить для профилактики, а то вот так и будешь мучиться, как тот гражданин.

Я оглянулся и увидел устремленный на себя перст… Лукиничны.

— Родимый, да это нешто ты! — испуганно воскликнула старуха, а у самой в глазах заполыхали страх и растерянность.

— Ах ты, старая перечница, — только и мог выговорить я: от обиды на себя, от злости на колдунью, от жалости за выброшенные на ветер деньги у меня пропал голос. Старуха воспользовалась моим столбняком, фьюить… и исчезла в один момент, как обычно исчезает нечистая сила, ясно? Вот, а вы говорите, нет нечистой силы.

— Что? С зубом больным как поладил? А докторша наша выдернула. Даже охнуть не успел.

В. Матушкин У ЧУДОТВОРНОГО ИСТОЧНИКА

Бабка Матрена работала в колхозе «Озерный» птичницей. И не раз слышала от своего председателя Христофора: «Птица — это боковое ответвление генеральной линии нашей артели. А центральная задача — свинина. Но поскольку сверху требуют, чтобы была в наличии птицеферма, вот мы и держим тебя как фигуру для отчетности. Платим тебе прожиточный минимум. А чтобы птица колхоз сожрала, этого я не допущу! И лучше о своей ферме не заикайся».

Так горько было Матрене слушать подобные речи, что занедужила старая. Как червь, вточилась в нее хворь. А тут еще зашла к бабке Серафимушка, бывшая поповна. Числилась Серафимушка колхозницей, а промышляла все больше делами божественными: кому крестик для новорожденного продаст, кому иконку, а где кто помрет, над покойником всю ночь псалмы царя Давида читает.

Вонзила Серафимушка ядучие глаза в бабку Матрену и словно буравить начала:

— Послал тебе господь бог, Матрена, испытание. Но это он по любви! А вот узрит твою верность и воспоможет!.. Скоро девятая пятница, так надо сходить тебе, Матрена, к чудотворному источнику великомученицы Параскевы. Помнишь, в пятьдесят-то третьем паломничали с тобой? И на хроменьких, и на заикающих, и на бесплодных благодать снисходила!.. А вернешься — и на селе расскажешь, как святая Параскева помогла тебе.

Поддалась бабка Матрена. Упросила Христофора отпустить ее на недельку в город к родственникам. А сама в Рязанскую область свернула. На станции Сасово слезла с поезда да и пешком в село Кошибеево. На окраине этого села в лесистом овраге издавна часовенка стояла, и тут же бил чудотворный источник.

Каждый год у источника собирались тысячи хворых, юродивых, кликуш, псалмопевцев и проповедников в рясах и без ряс… Когда Матрена побывала в пятьдесят третьем у чудотворного, то сама слышала, как десятки исцеленных возносили хвалу всемогущей Параскеве. Правда, ей, Матрене, тогда не помогло омовение. Но ведь раз на раз не приходится.

Уже в сумерки подошла Матрена к селу. И тут какой-то неприятный холодок пронзил ее. В прежние-то годы у оврага словно бы ярмарка гудела. А теперь и человеческой тени не видать. Календарем бабка не ошиблась, пришла в то же самое село… Так в чем же дело? Подошла к самому краю оврага. Где была часовенка, стоит длинный сарай. Прислушалась: за стеной куры, засыпая, квохчут, утки покрякивают.

Изумилась бабка, и, покачав головой, пошла в село искать ночлег. Присмотрела хатенку похилее: в таких-то, считала, живут люди попроще. Постучала. Вышла седая старуха — ну точь-в-точь родная сестра Серафимушки! Обрадовалась Матрена: дескать, на свою напала. И, как милостыню, скорбящим голосом:

— Подай, родненькая, напиться. Пришла-то я издалека и так приустала, что и переночевать не знаю где…

Хозяйка хатенки оказалась на редкость доброй. И водой напоила и в дом пригласила. А собралась ужинать — и к столу позвала. Да как угощала! И пирогом, и маслом, и яйцами, и огурчиками-первачками прямо с огорода. А потом чаю с малиновым вареньем предложила. Разомлела бабка Матрена и стала осторожненько выпытывать:

— Это что же, у вас, значит… чудотворный-то прикрыли?

— Прикрыли, — запросто кивнула головой хозяйка.

— Власть приказала… или как?

— В таких делах власть не приказывает, — хозяйка впервые за весь вечер пытливо оглядела гостью. — По своей воле народ прикрыл. Потому что могуты не стало… Надо подумать: что ни год, то у нас столпотворение. Тащат сюда эти богомольцы разную заразу со всего свету, посевы топчут, с огородов, плантаций воруют, людей от дел отвлекают. Терпели, терпели колхозники да и резанули этот самый гнойник. Земля-то наша? Наша, колхозная! Так зачем же нам допускать каждый год содому-гоморру? Вот и построили на этом самом месте птичник.