Золотой конвой. Дилогия

Азанчеев присмотрелся. С поправкой на местность и тяжелую одежду, противник стоял практически в классической стойке. Это была не казачья размашистая удаль, а европейская школа фехтования. И оружие, — не клыч, не шашка, годные только рубать, а кавалерийская офицерская сабля образца 27го года. С клинком несильного изгиба, и довольно развитой гардой, которая позволяла колоть, оберегая руку от встречи. Такая же сабля была у самого поручика. Ну-ну…

Азанчеев поднялся, утер лицо рукавом, вытащил свою саблю, и перейдя коня встал перед противником.

— В каком полку служили? — Спросил он.

— Семнадцатый гусарский; «красные фуражки», — лаконично ответил противник.

— Пятый гусарский; «бессмертные», — отрекомендовался Азанчеев, и невесело усмехнулся. Ну здравствуй, собрат… А училище?

— Александровское.

— И я, Александровское… — Перед внутренним взглядом поручика мелькнул вид родных стен. Корпус роты, огромный колонный зал, в котором идеальными рядами стоят заправленные койки, с приставленными к оножью табуретами… Свисающие с потолка лампы на длинных шнурах… Уютная библиотека, с низким сводчатым потолком. Бесконечный классный коридор, с высоченными дверями. Гимнастический зал в летнем лагере. Молебны на плацу. Сцены из счастливой юности. Сцены из другой жизни…

— Какого году выпуск? — Спросил Азанчеев, и тут же прервал себя, — хотя… не надо. — Стоявший напротив был младше, на год, может два. И Азанчеев не хотел знать. Потому что не хотел вдруг вспомнить это лицо другим, юным, — мальчишкой из прошлой жизни. Вместо этого он тихо спросил.

— Как ж ты?.. С этими?

— Нет, брат-гусар, — упрямо мотнул головой человек напротив — Это ты как? С этими?

— Что мелешь?! — Вскипел Азанчеев. — На мне погоны русского офицера! А ты что? Все предал!

— Зато солдаты от вас к нам бегут, — в английской форме. — Рявкнул круглолицый. — Привели в старину иноземцев. На тебе погоны русские, — а при мне честь! Русского офицера!

— Ты!.. Про честь!.. — Азначеев до крови закусил губу. — К черту! В позицию!

— И правда. А то уши мерзнут.

Но сабельный бой не терпит горячей головы, поэтому Азанчеев выдохнул ярость, и подступая уже, холодно пообещал:

— Убью тебя. Встречу кого из 17го полка, — расскажу, что смысл с их мундира пятно.

— Не говори гоп… — Ответил противник.

Азанчеев ударил первым.

Сабельный бой стремителен и скоротечен. Редко, когда сходка длится больше двух трех ударов. Правда сейчас, противников тяжелила зимняя одежда. Меньше маневра ногам, все решит кисть. Азанчеев встретил твердую руку. Выпускник Александровского должен был быть хорош, — на меньшее нельзя рассчитывать. Сам Азанчев знал себе цену, — сильно выше середняка. Сильно выше. Сейчас перед ним обнаружился соразмерный противник. Клинки перекликнулись звоном голоменей, — раз, два, три! — Соперники развалились на шаг в сторону.

— Может последний холодный бой? — ухмыляясь спросил красный. — Сабля умирает. Жалко.

— Божий суд. — Вымолвил поручик. — Кто победит, тот и прав.

Снова сошлись, раз-два-три-четыре!..

Грохнул выстрел, и в дерево рядом с головой Азанчеева вонзилась пуля. Оба противника замерли, машинально разорвали дистанцию, и посмотрели на звук. В нескольких десятках метрах тяжело дыша стоял солдат с красной лентой на папахе, и тяжело дыша передергивал затвор.

— Ах ты бес, дыхалку потерял… — буркнул солдат, загоняя новый патрон. — Держись краском! Щас я его!..

— Отставить Латкин! — Гаркнул стоявший перед Азанчеевым, не выпуская его из вида. — Ты почему здесь? Был сигнал сбора!

— Малость, поотстал, товарищ Резнов, — выдохнул солдат. — Так чего, мне?..

— Догоняй наших, Латкин. Я здесь… приберу. Ты меня знаешь.

— Известное дело, — кивнул солдат. — Разрешите?

— Бегом!

Латкин кинул, и развернувшись закосолапил к дороге.

«Даже честь не отдал, — подумал Азанчеев. — Банда, одно слово… А ведь не уйдет этот Латкин. Сядет где-то рядом. И даже если я выиграю… Одна надежда — мазила. Но уж этого я всяко с собой заберу».

— Готов? — Хрипло спросил Азанчеев.

— Жду вас, поручик.

Дзынг-дзынг! Раз-два!..

Раз-два-три четыре!..

Клинок под грудиной сперва обжег чужим холодом, а потом растекся вспышкой непереносимой убийственной боли. Азанчеев выронил саблю. Змея в груди шевельнулась, и полотно клинка вышло из него, но лучше не стало. Азанчеев попятился, столкнулся спиной со стволом, и обламывая старые сучья, осел в снег. Все вокруг как-то перевернулось, будто он смотрел не своими глазами, слушал не своими ушами. Левая рука царапала по груди, пытаясь найти рану, остановить убегающую жизнь.

— Туше, — хмуро произнес краском Резнов, — и отсалютовал саблей. Перед глазами Азанчеева на миг снова встало училище, фехтовальный зал… Другое время, другая жизнь, когда после поединка, все уходили на своих ногах.

— Ку де метр… — выдохнул Азанчеев. — Ловко, краском…

— У вас было немного шансов, поручик, — пояснил Резнов, — я чемпион выпуска.

— Ну, тогда… вот тебе… приз…

Рука Азанчеева скользнула в правый карман тулупа, и нашарив там, вышла наружу с маленьким жилеточным «браунингом». Рука Азанчеева почти не дрожала. Краском побледнел, лицо его вытянулось.