Золотой корсар

— Что за люди восстали? Буржуа?

— Нет, сир.

— Мелкие торговцы?

— Нет, сир.

— Но кто же тогда?

Министр был готов к взрыву; он знал, что король рассчитывал на народную любовь, а среди мятежников были одни простолюдины.

Наконец он прошептал:

— Лаццарони, сир!

Взгляд короля вспыхнул огнем.

— Лаццарони! — воскликнул он. — Мои друзья… Лаццарони… Люди, которые всегда были верны, которые сотни раз доказывали мне свою преданность… Должно быть, герцог, вы были крайне неосторожны, должно быть, ваши люди побили женщину или портового ребенка, задели рыбака, дурно обошлись с каким-нибудь бродягой… Уж свой-то народ я знаю: просто так на революцию он не пойдет! — Король с презрением сплюнул себе под ноги и продолжал: — Лаццарони плевать на свободу, им нужна лишь независимость, и я ее им предоставляю. Вы ожесточили этих бедняг… Вы глупец, герцог.

Шум приближался.

Король выглянул в окно и увидел швейцарцев, плотно обступивших повозку, в которой сидел Паоло; вокруг были тысячи людей.

Лаццарони зажгли факелы и угрожали сжечь Неаполь и дворец.

Король увидел юное и красивое лицо Паоло, его длинные светлые волосы, чистый и изящный профиль; он ни секунды не сомневался в том, что смотрит на женщину.

Франческо повернулся к министру.

— Эта мерзавка их околдовала! — заметил он. — Они настроены отбить ее во что бы то стало! Попробую их успокоить. Пойдем со мной, Корнарини.

И король подошел к окну.

— Покажи свои одежды, но сам наружу не выглядывай, — сказал он министру. — Твои лохмотья им понравятся, но вот физиономия…

— Кто же любит министра полиции, сир? — философски заметил Корнарини.

При виде короля и лаццарони рядом с ним народ решил, что его величество желают показать своим верным подданным, как они их любят.

Раздался гром аплодисментов.

Франческо приветственно помахал рукой и знаком показал, что будет говорить.

Тотчас же в толпе воцарилась тишина.

— Друзья мои, — сказал король, — состоялся арест, и, похоже, вы проявляете живой интерес к пленнику. Мне этого достаточно для того, чтобы заняться его делом. Я сам его допрошу, а затем посовещаюсь с моим министром полиции и, если это не будет идти вразрез с государственными интересами, верну вам паренька. Можете рассчитывать на мою справедливость.

Король умолчал о том, что, по мнению сбиров, этот паренек был женщиной.

— E viva el re![14] — взревели тысячи глоток.

Но в то же время лаццарони завопили:

— Abasso Cornarini! Abasso el birbante! Abasso el ruffiano![15]

Проклятья в адрес несчастного министра неслись со всех сторон.

— Ах, мой бедный друг, — промолвил король, — какая популярность! Ты заставил их обожать тебя!

Лицо министра исказила такая гримаса, что король не сдержал улыбки. Только что он сыграл над герцогом дурную шутку: объяви он арест законным (что он и намеревался сделать), вся народная ненависть пала бы именно на герцога.

— Прикажите, — промолвил король, — распустить слух, что мы арестовали не просто портового мальчишку, а женщину, обвиняемую в заговоре против власти. Можно даже сказать, что меня пытались отравить. Когда мои лаццарони узнают, что их хотели лишить короля, они потребуют голову преступника.

Министр повиновался.

В этот момент появилась королева. Она выглядела взволнованной, но король ее успокоил.

Ввели Паоло, безмятежного и с лукавой улыбкой на устах.

Он вовсе не выглядел смущенным, о нет.

С грациозной дерзостью и непринужденностью дворянина прошел он по коврам его величества и остановился прямо перед изумленным монархом.

К великому удивлению присутствующих, в один миг он избавился от сковывавших его руки пут, жестом, изящным и благородным, снял берет и отвесил глубокий поклон королеве, которая взирала на него с неподдельным интересом.

Такой привлекательный юноша!

Королева Неаполя пленилась его красотой.

Перед королем Паоло присел в реверансе, которому позавидовали бы и самые искушенные придворные; затем, пользуясь всеобщим удивлением, промолвил голосом, звонким и твердым:

— Сир, ваш покорнейший и преданнейший слуга, огорченный тем, что его привели сюда силой, но счастливый возможности предстать перед вашим величеством, выражает вам свое почтение.

Паоло произнес это столь галантно, что окончательно покорил королеву.

Король был меломаном.

Голос, ритм, тембр были гармонично чистыми; эта музыка ласкала королевский слух, и Франческо был очарован.

— Осмелюсь, — продолжал Паоло, — умолять его превосходительство, герцога Корнарини, засвидетельствовать, что я сделал все, что было в моих силах, дабы успокоить народ.

— Это правда? — спросил король.

— Должен признать, так все и было, сир, — подтвердил министр.

— А теперь, — продолжал Паоло, — я требую правосудия; я ничем не заслужил подобного ареста. Да, в силу моей молодости мне часто приходилось вступать в стычки с патрулями и задирать вуали гулявших по улицам дам; я даже поколотил его превосходительство, приняв его за сводника, но монсиньор сам таковым представился. И все же…

Король повернулся к Корнарини.

— Вы действительно играли эту роль?

— Сир, это была…

Самоуверенность Паоло привела герцога в такое замешательство, что он начал запинаться.

Паоло продолжал: