Золотой круг

Все дело, конечно, в подготовке почвы под посев озимой пшеницы. От этого зависит, выдержит ли растение плохую зиму и засушливую весну. Самое важное — положить зерно на крепкую земляную подошву. Там оно быстро пробуждается, укореняется уверенно. Озимая пшеница и развивается спокойно, и глубоко пробивается корнями в надежный пласт земли, знает, должно быть, что там всегда в самую жестокую сушь найдется влага, что там наберется земной силы и ей не будут страшны температурные колебания почвы, корни не будут подорваны ни морозом, ни оттепелью.

Но худо зерну, если его бросят в плохо обработанную, неосевшую, неуплотненную после пахоты почву: в ней будут гулять сквозняки, и тогда прощай, последняя влага! Земля без подошвы то оседает, то вспухает — что за жизнь растению в таких условиях? Станет оно, как неприкаянное, цепляться слабыми корешками за неустойчивые комки земли, растеряется, зря потратит свои силы и не пробьется к устойчивому земному пласту, не выдержит ни зимы, ни засухи.

Ну, а как создать так называемую крепкую подошву для семян озимой пшеницы? После обмолота валков следует как можно скорее продисковать стерню. Пахать также надо без задержки, за плугами пустить катки и затем, если в почве остались комья, пропустить культиваторы со специальными обрубленными лапками, чтобы уплотнилась земля и не гуляли в ней сквозняки.

В бригаде боронуют и культивируют свои поля не раз и не два. Стараются придержать и поднакопить влагу. Дождь пройдет — проборонуют, чуть сорняк покажется — прокультивируют. В прошлом году, например, пять раз пускали культиваторы. Колхозный экономист-плановик был в сомнении и удивлении: вы, мол, чересчур много лишних работ по подготовке почвы к посеву озимых показываете в отчетах. Зачем это надо? «Подошву делаем», — отвечал Канивец. «Какую еще там подошву?» — «Да ту самую, на которой пшеничка держится…» Вот благодаря подошве они и берут по сорок и по шестьдесят центнеров с гектара!

Хлеб добывать — дело тонкое! Земля никому ничего не дает даром. Это старая крестьянская истина. Помни особенности каждой земной пяди. Обычаи каждого поля знай. А земля будет чутко отзываться на твою ласку, на твою заботинку о ней — просто поразительно, как это бывает!

Вот, например, в прошлом году на одном поле у них была зернобобовая смесь. Горох с ячменем. Ну, уложили его в валки, обмолотили, зерно на ток свезли, солому — на ферму и тотчас запустили туда лущевальный агрегат. Половину поля пролущевали, а потом поторопились — запахали, другая половина так и осталась непролущеванной. Ну, посеяли на том поле озимую пшеницу, вот недавно уложили ее в валки. И что оказалось? Проверял он валки с той стороны и с этой, колоски мял, зерна дотошно подсчитывал. Есть разница, и приметная! И зерен меньше в колоске, и по весу ниже оказались они на той половине поля, которая не была пролущевана в прошлом году. Вот так-то!

Казалось бы, мелочь — лущевание стерни. А выходит, нет, не мелочь. Своевременно пролущевали, трещины засыпали — влага, какая была в земле, придержалась, не выветрилась, и вот как она пригодилась озимой пшенице в этом засушливом году.

Сила земли, по сути дела, складывается из таких вот незначительных, на первый взгляд, мелочей. Он не раз говорил и с трибуны, и здесь, в своей школе: «Робыть надо, и так робыть, чтоб земля постоянно держалась в здоровье и силе. Земля сильна нашей силой, нашей работой на ней, а наша сила — от земли».

Под вечер заехал к нему с полевого стана учетчик тракторно-полеводческой бригады Хейло, обстоятельно доложил, как идут дела на полях.

— Машина крутится, — сказал он. — Хлопцы работают как заведенные. Нормы перевыполняют и на дисковании, и на пахоте.

— Ну как там пахота, ты смотрел? Большая глыба за лемехами выворачивается?

— Нельзя того сказать, Яковлевич, чтоб большая глыба выворачивалась. Я разминал руками комки — на крошки рассыпаются.

— Ну, вот видишь, Васильевич! Правильно мы сделали: сразу же после обмолота валков стянули солому и продисковали поля. Трещины засыпались, вот и подтянулась влага из глубины — есть же она там в конце концов! — и чуток отошла земля. Ничего, Васильевич, не останется она у нас яловой. Полупар сделаем, крепкую подошву наладим и посеем озимку. А если дождик капнет, тогда и вообще дело поправится.

Взбодренный добрыми вестями, Федор Яковлевич поднялся с постели, стал одеваться.

— Ты куда это так заторопился, Яковлевич? — удивленно спросил Хейло. — Уж не в степь собрался на ночь глядя?

— В степь не в степь, а на свежий воздух выберусь. Хватит валяться.

— Да тебе еще, Яковлевич, отлеживаться и отлеживаться…

— Нет, Васильевич, все! Ушла хвороба, чувствую, и не вернется, проклятая.

— Да, вот что еще я хотел тебе сказать, Яковлевич. Из Вешенской в правление колхоза звонили: через два дня оттуда приедут солому заготавливать. Им сообщили, что мы закончили обмолот валков на всех площадях.

— Нехай приезжают, у нас все готово. Соломы для них заготовлено в достатке.

Еще перед началом жатвы собрал Канивец на полевом стане всех своих механизаторов, повел разговор: