Золотой Лис

— Сехрренькая. Как кхрролик. И мягонькая, — Майка расплылась в застенчивой улыбке и вжалась в Птичкину юбку, тревожно заглянув Птичке в лицо — не сердится? Нет, не сердится. Здесь на неё никто не сердится, очень удивительно! Стремительный напор Лисы сначала напугал её, но почти сразу стало ясно, что ругаться она и не думает — просто так заботится, быстро и решительно. И на то, что Майка многого не понимает и не умеет, тоже не ругается, только насмешничает и ехидничает, но беззлобно, Майка же видит. И муж её, дядя Дон, внутри льдисто-прозрачный и лучистый, как тающий снег на солнце, а на ощупь пушистый, как здешний кот Ухты, не заругался, что Майка пришла к ним в дом, и ест, и пьёт. И дармоедкой, как тётка Вита, не назвал. Только глянул искоса и хмыкнул: «Человечек!» И всё. И на то, что Майка не может как следует рассказать, что она по-настоящему видит, они тоже не сердятся. А это же очень трудно: цветов так много, Майка даже не знает, как они все называются.

— А мама, мама? Она какая? — личико Майки расстроено вытянулось. Ну, вот, как такое скажешь? Это же очень плохо… Её всегда ругали, когда она такое говорила, там, в деревне, на Перевозе. Она потому и оказалась одна, что, пока была совсем маленькая, не понимала — не стоит некоторые вещи говорить людям, они от этого только злятся. И она научилась молчать. Вот, не сказала же она Нике, что та кусачая, как железо в грозу — и всё хорошо. И не соврала, просто не сказала. Но как смолчать, если вот так, прямо в лоб, спрашивают? И соврать — никак, не смогла Майка научиться врать. От этого так больно…

— Чёхррная… — тихо сказала Майка. — Как… угли… — и зажмурилась испуганно: сейчас на неё закричат, заругаются. И её новая знакомая, громкая, бесцеремонная, но такая весёлая и дружелюбная, обидится за плохие слова о своей маме и отвернётся от Майки. Но у Ники было своё понимание того, как выглядят угли:

— Ух ты! Горячие! И светятся! Красненьким таким, изнутри! Красиво! — обрадовалась она. Всё правильно: мама красивая — как же иначе? И Майка не смогла, просто не смогла ей сказать, что ничего там не светится, что темно там и холодно, и тянет старой гарью…

Утверждение.

Утверждается решением Суда Короны отдать малолетнюю сироту Незнаму дэ Перевоз, Видящую Истину, под личный патронаж райе Патрионе Зайе Птахх дэ Стэн, студентке третьего (3) курса факультета Целительства Столичного Университета, до достижения означенной Незнамой дэ Перевоз школьного возраста, на два (2) года. С условием проживания в летнее время в Найсвилле, в учебное же время в общежитии Университета; с оговоркой продлить патронаж в будущем при наличии обоюдного на то согласия.

Число, подпись Видящей Короны, Печать Утверждения Суда Короны.

Глава восьмая Где-то в лесу

Год назад заклятие «Маскировки», истощившись окончательно, лопнуло с лёгким звоном, и вместо трёх высоких раскидистых елей на середине поляны появилась башня. Дверь её была плотно прикрыта, но не заперта. Дэ Форнелл был в своей «Маскировке» вполне уверен и не заморачивался охраной: чтобы войти, надо сначала найти, куда входить — ищите, смешные вы мои! А вот заклинание «Сохранения» ещё действовало, поэтому внутри башни всё оставалось нетронутым: не испортилась запасённая еда, не отсырели ковры и роскошная постель под балдахином, не покрылись плесенью учебники по магии и небрежные записи на разрозненных листах. И всё так же валялись по углам на полу радужные мячики — заклинание, свёрнутое на себя, почти не теряет энергии. И непонятного назначения машина в запертой пустой каморке за прошедшие десять лет не проржавела и не развалилась. И мыши не пытались поживиться богатствами Башни, «Сохранение» защищало и от них, и от насекомых. Не висели под потолком паучьи сети, не было сюда ходу паукам. И от перепадов температуры защищало оно и саму башню, и всё, что находилось внутри. Летом в жару в башне было прохладно, зимой не то, чтобы тепло, но и не холодно. Только от пыли, обыкновенной домашней пыли «Сохранение» защитить не могло. Пыль укрывала всё ровным серым ковром. И не было в пыли ни одного следа. Пока не было.

И вдруг дверь открылась, и впервые за десять лет прозвучало в башне человеческое Слово:

— А-а-апчхи-и-у-у! Блин!