Золотой Лис

Родители Катерины относились к Району с поистине раболепным трепетом и всячески старались ему услужить. Ее мать положила ему на тарелку большую часть колбасы, а сама Катерина налила полный стакан перцовки. После ужина родители забрали с собой внука и ушли смотреть телевизор к соседям, деликатно предоставив Рамону и Катерине возможность попрощаться наедине.

— Я буду скучать, — прошептала Катерина, подведя его к узкой кровати в крохотной спальне и позволив своей юбке мягко соскользнуть к ногам. — Пожалуйста, возвращайтесь поскорее.

В их распоряжении оставался еще целый час до того, как Рамону нужно было отправляться в аэропорт. Ее кожа была теплой и гладкой, как бархат. Маленькие голубые прожилки веером расходились во все стороны от больших розовато-коричневых сосков. У Рамона было достаточно времени, чтобы довести ее до полного изнеможения.

Когда он уходил, у нее едва хватило сил проводить его до дверей. Старенькая ночная рубашка прилипла к безупречным плечам, тщательно завитые кудряшки превратились в слипшееся месиво на голове.

В дверях она тяжело повисла на нем и страстно поцеловала в губы.

— Приезжайте поскорее. Пожалуйста!

В это позднее время на шоссе, ведущем к аэропорту, было очень мало машин; лишь несколько военных грузовиков с грохотом пронеслись им навстречу. Вся дорога заняла менее получаса.

Рамону приходилось летать так часто, что у него со временем выработалась своя система, позволявшая сводить к минимуму неблагоприятные последствия длительных перелетов. Во время полета он ничего не ел и не прикасался к спиртному; к тому же давно научился засыпать в любых условиях. Человек, способный спать на зазубренной скале где-нибудь в Эфиопии при температуре в сорок два градуса или в природной оранжерее дождевых лесов Центральной Америки, при стопроцентной влажности и многоножках, ползающих по всему телу, мог заснуть даже в пыточном кресле, которое на советских «Илах» почему-то называлось пассажирским сиденьем.

Так что, когда он сошел с трапа самолета в гаванском аэропорту Хосе Марти, по его ощущениям, была зимняя московская полночь, а не благоуханный карибский полдень, хотя тропическое солнце и палило, заставляя его легкую спортивную рубашку прилипать к спине и подмышкам. Там он пересел на самолет местной линии, старую винтовую «Дакоту», которая и доставила его в Сьенфуэгос.

Вытащив свой багаж из здания местного аэропорта, он долго торговался на стоянке с шофером одного из такси, Бог знает когда собранного в Детройте; наконец сговорились, и машина выехала в направлении военного городка Буэнавентура.

По дороге они обогнули сверкающие воды бухты Кочинос и миновали музей, посвященный историческому сражению, которое когда-то здесь разыгралось. Сердце Рамона всегда наполнялось гордостью, когда он вспоминал свою собственную роль в этой славной победе, одержанной над американскими варварами; несомненно, это было одним из его высших достижений.

Уже смеркалось, когда такси остановилось у ворот буэнавентурского лагеря. Дневные занятия подходили к концу, и колонны парашютистов полка имени Че Гевары направлялись обратно в казармы. Это были элитные войска в коричневой форме, способные вести наступательные действия в любом районе земного шара, однако на последнем заседании Политбюро в Гаване было решено готовить их специально для отправки в Африку.

Рамон задержался на минуту, чтобы посмотреть на проходившую мимо него колонну. Молодые солдаты, юноши и девушки, маршировали под одну из старых революционных песен, которую он так хорошо запомнил еще с тех горьких дней в Сьерра Маэстра. Она называлась «Земля обездоленных», и при ее звуках мороз пробежал у него по коже, хотя все это было так давно. Он подошел к проходной и предъявил свой пропуск в сектор, где проживали офицерские семьи.

На Рамоне была спортивная рубашка, легкие хлопчатобумажные брюки и сандалии на босу ногу, но сержант, охранявший ворота, уважительно отдал ему честь, увидев его имя и звание. Ибо Рамон был одним из восьмидесяти двух героев, чьи имена заучивали в школах и распевали в каждом винном погребке по всей Кубе.

Его коттедж ничем не отличался от других таких же домиков с двумя спальнями, плоскими крышами и глинобитными стенами, выстроившихся в ряд под пальмами, прямо над берегом моря. Между длинных изогнутых стволов тихо мерцала голубая гладь бухты Кочинос.

Адра Оливарес подметала узкую переднюю веранду; когда Рамон был еще в ста шагах от нее, подняла голову, увидела его и тут же придала лицу бесстрастное выражение.

— Добро пожаловать, товарищ полковник, — тихо произнесла она, как только он ступил на веранду, и, хотя тут же опустила глаза, он заметил промелькнувший в них страх.

— Где Николас? — спросил, поставив чемодан на цементный пол. Вместо ответа она бросила взгляд в сторону пляжа.

Группа детей резвилась у самой кромки воды. Их пронзительные крики не мог заглушить даже громкий шелест пальмовых листьев, колеблемых свежим пассатом. Все дети были в плавках и купальниках, их коричневые тела лоснились от загара и морской воды.