Золотой Лис

Она взяла Николаса за руку и повела его через веранду внутрь дома. Рамону на какое-то мгновение захотелось последовать за ними, но он поборол в себе это искушение. Не к лицу ему принимать участие в подобных низменных буржуазных процедурах. Вместо этого он направился к маленькому столику в конце веранды, на котором Адра оставила для него кувшин с соком лайма[10] и бутылку рома «Гавана Клуб», несомненно, лучшего рома в мире.

Рамон сделал себе коктейль «модхито» и выбрал сигару из стоящего на столе ящичка.

Он курил только у себя дома, на Кубе, и при этом только первоклассные сигары «Мигель Фернандес Ройг»; Адра хорошо это знала. Как и «Гавана Клуб», эти сигары не имели себе равных в мире. Он взял высокий бокал с подслащенным напитком, сигару, уселся поудобнее и стал смотреть, как закат превращает воду бухты в расплавленное кровавое золото.

Из ванной до него доносились плеск воды, счастливый визг сына и тихие упреки Адры.

Рамон всю свою сознательную жизнь был воином и скитальцем на этой грешной земле. Он знал, что сейчас оказался как никогда близко от того, что люди называют своим домом; и этим был обязан в первую очередь сыну.

К обеду Адра подала жареных цыплят и испанское блюдо под названием «Мавры и христиане»: черную фасоль, перемешанную с белым рисом. Используя связи в ДГА, Рамон выбил для своей маленькой семьи карточку на дополнительное питание. Хотел, чтобы его сын рос сильным и ни в чем не нуждался.

— Скоро мы с тобой отправимся в путешествие, — сообщил он Николасу за обедом. — Через море. Ты доволен, Николас?

— А Адра с нами поедет?

Этот вопрос неожиданно задел Района. В тот момент он не понял, что его раздражение было вызвано обыкновенной ревностью. Коротко ответил:

— Да.

— Ну, тогда я доволен, — кивнул Николас. — И куда мы поедем?

— В Испанию, — заявил Рамон. — На землю твоих предков, туда, где ты родился.

После обеда Николасу было разрешено целый час смотреть телевизор. Когда глаза мальчика начали слипаться, Адра отвела его в спальню.

Вернувшись в маленькую, бедно обставленную гостиную, она спросила Рамона:

— Я нужна вам сегодня ночью?

Рамон кивнул. Ей было уже за сорок, но живот оставался по-прежнему плоским, а бедра были упругими и сильными. Она ни разу не рожала и в совершенстве владела каждым своим мускулом. Он часто просил ее исполнить один маленький трюк, который действовал на него возбуждающе. Держал за один конец графитовый карандаш, а она переламывала его пополам молниеносным сжатием своей вагинальной мышцы.

Это была любовница высшего класса, одна из наиболее раскованных и тонко чувствующих женщин, которых он когда-либо знал; к тому же смертельно боялась его, что только увеличивало их взаимное влечение.

* * *

На рассвете Рамон сплавал к выходу из бухты, а затем вернулся обратно во время отлива, преодолев две мили неспокойного моря; это оказалось весьма нелегким делом.

Когда он пришел с пляжа, Николас был уже готов к отправке в детский сад, а у задней двери коттеджа его дожидался армейский «джип» с шофером. Рамон был одет в простую коричневую форму десантника; на голове — мягкая пилотка. Это кубинская революционная форма, резко отличавшаяся от цветистых галунов, пурпурных кантов и орденских планок, которыми украшали себя русские. Николас гордо уселся рядом с ним на заднем сиденье «джипа»; они довезли его до детского сада, находившегося неподалеку, и высадили у главного входа. До Гаваны пришлось добираться более двух часов, ибо сезон уборки сахарного тростника был в полном разгаре. Небо над холмами затянуто дымом от бесчисленных костров, а дорогу запрудили огромные неповоротливые грузовики, доверху набитые срезанным тростником, развозимым по ближайшим мельницам.

Когда они наконец въехали в город, водитель высадил Рамона на дальнем конце широкой площади Революции, посреди которой высился стометровый обелиск в часть Хосе Марти, народного героя, основавшего в далеком 1892 году Кубинскую Революционную партию.

Эта площадь была традиционным местом проведения демонстраций и митингов, собиравших миллион, а то и более людей, которые, затаив дыхание, слушали пламенные речи Фиделя Кастро. Рабочий кабинет главы государства располагался в здании Центрального Комитета Компартии Кубы, первым секретарем которой и являлся Эль Хефе[11].

Помещение, в котором он принял Рамона, было обставлено весьма скромно, в полном соответствии с революционными принципами. Под вращающимся на потолке вентилятором стоял массивный стол, заваленный рабочими документами и отчетами. На белых стенах не было никаких украшений, если не считать портрета Ленина, висевшего над столом. Фидель Кастро встретил Рамона с распростертыми объятиями.

— Ми Зорро Дорадо, — довольно усмехнулся он. — Мой Золотой Лис. Я так рад тебя видеть. Ты слишком долго отсутствовал, мой старый товарищ. Слишком долго.