Золотой Лис

Очень важная роль отводилась Эльзе; стоя на мостике, она предупреждала его о любом изменении в поведении громадной твари прежде, чем это становилось заметным с палубы, тем самым даря ему бесценные секунды. В течение часа эти неукротимые рывки не прекращались ни на мгновение. Тонкий дакроновый шнур ежесекундно испытывал колоссальные перегрузки, и Шасе то и дело приходилось вставать и удерживать его всем своим весом, напрягая удилище и раскручивая катушку. Снова и снова он с неимоверным трудом наматывал леску на барабан, а затем смотрел, как она раз за разом уносилась обратно в океан, как только рыба предпринимала очередную атаку.

Один из матросов зачерпывал ведром соленую морскую воду и поливал его, чтобы хоть как-то освежить. Соль оседала на обнаженном теле и разъедала ссадины вокруг его талии, в тех местах, где нейлоновые ремни, которыми он был привязан к катушке, до крови растерли ему кожу. Кровь сочилась из ран и расплывалась на его шортах водянистыми розовыми пятнами. При каждом новом рывке рыбы привязные ремни все сильнее впивались в его беззащитное тело.

Второй час также не принес облегчения. Рыба не проявляла никаких признаков усталости. С Шасы градом струился пот, заливая лицо и глаза; его волосы вымокли, будто он сунул голову под душ. Из его ссадин на поясе, оставленных ремнями, кровь уже не сочилась, а бежала ручьем. Из-за жестокой качки он постоянно ударялся бедрами о подлокотники кресла, и они превратились в один сплошной синяк. Эльза спустилась с мостика и безуспешно пыталась засунуть подушку между ремнями и его истерзанной плотью. Она дала ему пригоршню соляных таблеток и заставила запить двумя банками кока-колы, прижимая их к его губам, пока он залпом проглатывал их содержимое.

– Ты мне вот что скажи, – усмехнулся он, глядя на нее своим единственным глазом, помутневшим от боли и усталости. – За каким хреном я все это делаю?

– А затем, что ты совершенно чокнутый, как и любой нормальный мужик. А нормальный мужик просто обязан заниматься такими делами. – Она вытерла полотенцем пот с его лица и поцеловала взасос, вложив в этот яростный поцелуй всю гордость от обладания таким мужчиной.

Шел уже третий час погони, когда к Шасе наконец пришло второе дыхание. Наверное, двадцать лет назад оно пришло бы раньше и пробыло бы с ним дольше. Но и теперь второе дыхание было потрясающим ощущением. Боль от врезающихся в тело ремней вдруг куда-то отступила, судорога, сводившая руки и ноги, прошла, он почувствовал себя свежим и непобедимым. Ноги перестали дрожать под ним, и он смог потверже упереться ими в приступку.

«Ладно, рыба, – тихо произнес, он. – Свой стиль игры ты продемонстрировала. Теперь подача переходит ко мне». Он стиснул удилище, резко потянул его на себя, всем корпусом откинувшись назад, и вдруг почувствовал, что рыба поддалась его усилию.

Это было всего лишь едва заметное колебание удилища, даже не движение, а тень движения, но он знал, что где-то там, в синих глубинах, огромная рыба чуть замедлила свой бег.

– Ну что, рыба, – пробормотал Шаса, внутренне возликовав, – тебе тоже больно, не так ли, а? – Он стал выбирать леску, мощно работая ногами, которые вдруг обрели прежнюю силу, и четыре раза плотно обернул шнур вокруг барабана – и теперь он твердо знал, что леска останется на этот раз на своем месте. Рыба наконец-то начала сдавать.

К исходу четвертого часа она уже была не в состоянии совершать прежние неудержимые рывки. Теперь она ушла на глубину, в глухую защиту, описывая медленные, чуть ли не расслабленные круги в трехстах футах под дрейфующей лодкой. Она легла на бок, оказывая в этой позе максимально возможное сопротивление все возрастающему давлению удилища и лески. Толщина ее тела достигала почти четырех футов в поперечнике, а весила она немногим менее трех четвертей тонны. Огромный полумесяц ее хвоста отбивал размеренный ритм, выпуклые глаза мерцали в подводной полутьме, как гигантские опалы. Сиреневые и лазурные полосы пылали на необъятных боках, как северное сияние на полярном небе. И она кружила и кружила, ровно и неспешно, и этому, казалось, не будет конца.

Шаса Кортни скрючился в своем кресле, склонившись над удилищем; в этой согбенной позе он был похож на горбуна. Его второе дыхание и вызванная им эйфория давно уже улетучились. Он судорожно сгибал и разгибал ноги, как подагрик; каждая его мышца, каждый нерв молили о пощаде, но он как заведенный не мог остановиться.

Наступила заключительная фаза борьбы; между рыбой и человеком установилось смертельное равновесие. Сперва рыба уходила на предельное расстояние от лодки, и человек удерживал ее из последних сил; при этом его сухожилия натягивались не меньше дакроновой лески. Затем рыба описывала круг и проплывала под самой лодкой; на короткое мгновение нагрузка на леску спадала, и удилище ненадолго выпрямлялось.