Львиные ноздри раздуваются. Подрагивают уши козы. Мелькает раздвоенный язычок в змеиной пасти. Нюх льва острей собачьего. Тонок слух козы. Жало змеи пробует воздух, улавливая мельчайшие изменения. Почему вы медлите? Три тела, слитых в одно — почему вы не рвете, когтите, сжигаете?!
Где ты, радуга?
Гермий смотрит в небо. Звезды, темнота.
Химера делается меньше. Сбрасывает боевой облик. Убирает, прячет крылья. Сейчас чудовище едва ли вдвое больше обычного льва. Поведение Химеры должно успокаивать, но Гермия оно пугает больше огня и крыльев. Точно так же вел себя Пегас у источника, только с радугой, туманом, запахом Океана. Что видишь ты, дочь Тифона, в испуганном жеребенке? Что видишь ты
Бог еще не знает, насколько он прав. Планы? Они выворачиваются наизнанку, когда Химера переводит взгляд шести глаз с жеребенка на яблоню. Багровые угли разгораются в трех гло́тках. Огонь клокочет, бурлит, вырывается наружу оглушительным ревом. Возвращаются крылья. Возвращается боевой облик.
Я вышел из дерева, понимает Гермий. Поддавшись возбуждению, я забылся, сбросил личину, оставил укрытие. Явил ей себя. Она бросила вызов; она считает, что я его принял.
Жеребенок, опомнившись, бежит вверх по склону. Ищет расщелину, чтобы спрятаться. Бежит и Гермий: нет, не вверх. Даже крылатые сандалии не помогут сбежать от той, что летает быстрее ветра. В памяти Лукавого звучат слова, которые он произнес после тщетной попытки догнать Пегаса:
«Больше и пробовать не стану. Но спасибо, сестренка, позабавился всласть!»
Забава с Химерой? И пробовать не стоит.
Гермий бежит вниз: под землю, в Аид. Водитель душ, на этих дорогах он неуловим. Он искренне надеется, что Химера откажется от идеи преследовать его в царстве мертвых. К счастью, на этот раз он не ошибается.
Часть пятая
Главк умрет бездетным
Умение рассказывать — это у меня от Гермия.
Четыре года подряд во время наших встреч я рассказывал, а он слушал. Вы спросите: чему же я в таком случае научился у него? Да, бог говорил мало. Но каждой своей фразой, каждым словом он направлял мой рассказ. Так умелый колесничий поводьями и окриком направляет упряжку.
Направлять — талант не меньший, а может, больший, чем сила и скорость. Сейчас я направляю себя сам. У меня это выходит хуже, чем у Гермия. С другой стороны, я и не бог.
Смеетесь? Потешаетесь над моим косноязычием?!
Пусть. Главное, слушайте.
Эписодий тринадцатый
Камень и вода
1
Бык Посейдона
Это случилось не вовремя, как и все, что случается со мной.
Вы когда-нибудь тонули? Я — никогда. То есть, никогда раньше. А вот сейчас тонул, захлебывался, отчаянно бил руками и ногами, сражаясь за каждый глоток воздуха. Соленый водоворот вертел меня как щепку. Горло драло хуже, чем когтями — от каждого глотка воды, от каждого глотка воздуха, полного горькой водяной пыли. Временами ноги нащупывали опору, но это была галька, мокрая и скользкая. Она лгала, морочила, дарила надежду, чтобы расползтись под пятками в разные стороны, сбежать прочь. Случалось так, что я погружался в гальку и песок едва ли не до колен, падал лицом вперед, стараясь вцепиться в рыхлую кашу. Каша сочилась между пальцами, меня тащило по колючему, острому, выворачивало из шаткой опоры, как ураган выворачивает дерево с корнем. И снова кругом вода, только вода, которой нельзя дышать. Она кипит, словно в котле, забытом на огне, а ты — жалкий пузырек, сейчас ты лопнешь, развеешься прахом, силы на исходе, мышцы вот-вот порвутся от напряжения, и грудь взорвется, взломает клетку ребер, а кругом вода, будь она проклята, вода и еще голос, неотличимый от воды, такой он горький, соленый, такой убийственно сильный:
— Мерзавец! Ах ты мерзавец!..
«Природой ты в нас, морских», — вспомнил я слова Сфено Горгоны. Насмехалась, дрянь! Будь я морским, разве тонул бы сейчас?
— Негодяй! Силой взять думал? Я тебе покажу — силой…
Грозный голос. Девичий голос.
Вы когда-нибудь тонули? Да? Хорошо, я вижу, что выплыли. Про себя я этого сказать не могу, поэтому задам вопрос иначе. Вы когда-нибудь тонули вдалеке от воды? Во дворе отцовского дома?! Поздним вечером?!
Ладно, понял. Лучше по порядку.
Начну с начала.