Золотой Небесный Триллиум

— Лорд Файолон велел мне принести это для вас, госпожа, — произнесла она, — он говорит, что эту одежду Майкайла оставила у себя в комнате в последний раз, когда была дома.

Платье оказалось Харамис незнакомо, и она догадалась, что Майкайла, должно быть, носила такое в храме Мерет, а возвращаясь, захватила однажды с собой. Что ж, может, и теперь на ней надето точно такое же, а значит, обмениваться с нею одеждой вовсе не придется, и это очень кстати: раздеваться в пронизанной холодом горной пещере — занятие не из приятных.

— Спасибо, Энья, — сказала Харамис. — Помоги мне, пожалуйста, надеть его.

Энья принялась помогать, а Харамис между делом пристально разглядывала эту низкорослую женщину. Вряд ли справедливо, решила она, расстаться с экономкой после долгих лет ее преданной службы, даже не сказав на прощание доброго слова.

— Энья, — тихо проговорила она, — сегодня я покину башню.

— Кому об этом неизвестно? — фыркнула Энья, — Господин Узун об этом плачется целый день и не перестает причитать, что вы отправляетесь на верную смерть.

— Он, конечно, склонен к мелодрамам, — слабо улыбнулась Харамис, — это всегда было его отличительной чертой, но, боюсь, на сей раз он абсолютно прав. Более чем вероятно, что живой я обратно не вернусь.

— А я-то думала, он, как всегда, пускается в художественные преувеличения! Он же музыкант, ему всегда было свойственно сгущать краски.

— Со мной отправится Файолон, — продолжала Харамис. — Он должен привезти назад Майкайлу. Когда я умру, кто-нибудь из них, а может быть, они оба станут Великими Волшебниками Рувенды. — Она помолчала. — То есть я так полагаю. Ты знаешь, Энья, я поняла, что теперь совершенно не уверена во всех тех вещах, в которых прежде отнюдь не сомневалась.

— Не стоит об этом беспокоиться, госпожа, — торопливо проговорила Энья, — земля сама позаботится обо всем. Она всегда сумеет заботиться о себе, если только ей позволить.

— Да, — согласилась Харамис, — я наконец решила перестать ей противиться. В последнее время я устроила в стране изрядную неразбериху, но мне все же кажется, что еще не поздно дело поправить. Надеюсь, что не поздно. — Она тяжело перевела дух. — Хочу тебя поблагодарить, Энья, за добросовестную службу. Ты всегда была преданной служанкой и очень хорошим другом. — Харамис помедлила. — Не знаю, захочешь ли ты оставаться здесь с Майкайлой или нет, но каково бы ни было твое решение, я заранее благословляю тебя.

Она опустила ладонь на лоб Эньи и на мгновение почувствовала, как тепло начало пульсировать у нее в пальцах. «Похоже, я утратила далеко не все силы, — подумала она. — И это очень хорошо».

Харамис обулась, надела рукавицы и теплую зимнюю мантию в дополнение к оставленному Майкайлой платью, а затем отправилась разыскивать Узуна. Тот сидел перед камином в кабинете и оплакивал судьбу своей покровительницы — на том самом месте, на котором провел долгие годы, будучи арфой.

— Старый мой друг, — начала Харамис, и тут голос вдруг изменил ей. — Ах, Узун! — с трудом произнесла она сквозь душившие слезы, от которых вдруг перехватило горло, помутнело в глазах и все лицо сделалось мокрым. — Куда бы я ни попала после смерти, я неимоверно буду по тебе скучать. А еще я хочу покорно попросить у тебя великодушного прощения за все те неприятности, что успела причинить тебе в жизни.

— Вы никогда не причиняли мне неприятностей, принцесса, — быстро проговорил Узун.

Харамис отлично знала, что он лжет: ей не составляло никакого труда припомнить бесчисленные случаи собственного эгоизма или просто неразумного поведения, когда страдали и Узун, и все прочие, кто ее окружал; но Узун скорей умер бы, чем согласился признать, что Харамис — существо не идеальное.

— Не стоит так обо мне беспокоиться, — всхлипнул деревянный оддлинг.

«А он ведь по-настоящему плачет, — заметила Харамис. — Как же все-таки искусно изготовили они это тело!»

— Я останусь здесь лишь для того, чтобы сочинить еще одну балладу о вашем мужестве и об этом жертвоприношении, а затем отправлюсь вслед за вами. Майкайла давно уже обещала мне, что освободит мой дух от земных оков, как только вас не станет.

— Что ж, поступай как тебе кажется лучше, — проговорила Харамис, обнимая его. — Прощайте же, стариннейший и любимейший из всех моих друзей!

— Прощайте, принцесса, — Узун отвернулся к огню и закрыл лицо руками.

Харамис медленно поднималась по лестнице к балкону, на который всегда садились ламмергейеры. Файолон уже ждал там, держа в руках один из особых спальных мешков, которые Харамис использовала, чтобы посылать вестников-ниссомов в долины.

— Я тут подумал, что на обратном пути Майкайлу стоило бы положить в такой мешок, — объяснил он.

— Толковая мысль, — согласилась Харамис.

— Да-а-а, — раздался откуда-то сверху, из темноты, голос.

Харамис с удивлением посмотрела наверх и поняла, что Файолон абсолютно прав. На белом фоне — таком, как снег или ее собственная башня, — эта огромная птица совершенно невидима, за исключением разве что розовых глаз.

— Значит, ты и есть Красный Глаз, — произнесла она.

Птица быстро кивнула в знак согласия.