Золотой обруч

— Тяжела жизнь нашего народа, — сказал наконец Реммельгас. — Побольше бы нам образования, сознательности.

Он замолчал. Бобыль с гневным смехом взглянул на него.

— Образование, сознательность! — усмехнулся он. — А что нам сознавать, кроме того, что в брюхе пусто? Это и дурак сознает. Но где достать еду, вот этого мы не знаем. Говорят, образование сейчас всем доступно. Но какого образования может добиться бедняк? Вот, — он указал ложкой на ребят, лежавших рядком, — велико ли их образование? Ха-ха! Правильно говорит пословица: кто богат, тот и умен. А у бедняка образования хватает, только чтобы сложить пять да пять и знать, что всеми десятью пальцами он должен работать. Нет у нас смелости, нет и ума. А богач ухитряется так тебя одурачить, что тебе и не понять, как это твои гроши в его мошну катятся. Иной раз и самого смех разбирает — до чего тебя надувают.

— Что уж тут смешного, — промолвила хозяйка, — коли на теле рубашки нет, а в брюхе каши: гол как сокол, беден как церковная мышь!

— Теперь у нас хоть хлеб есть, — задумчиво произнес старик, опираясь лохматой головой на тощую руку. — Когда я подрастал… и хлеба не было. Жевали колобушку из мякины… да и того досыта не доставалось. Я в пастухах ходил… Волость определила… Ни отца, ни матери не было. Хозяйка велела мне лезть в печку с лукошком, вынимать колобушку: была она такая ломкая, что иначе не вынешь, сухая да жесткая. Я напялил полушубок, подпоясался. «Чего это ты в шубе в печку лезешь?» — спрашивает хозяйка. «Чтобы жаром не обдало», — отвечаю я. А сам запихал за пазуху побольше этого колоба… На несколько дней хватило. А то голодно… голодно… Теперь-то у нас, детки, хлеб есть… хлеб да картошка…

— Да ведь и хлеб с картошкой не с неба падают! — махнул рукой хозяин. — За них весь изломаешься на помещичьем поле.

— Ну так распрями спину хоть раз! — сказал младший брат. — Они рады тебя узлом завязать, только дайся им в руки.

— Узлом завяжут, детушки, — пробормотал старик, — узлом, так что и не пошевельнешься. Не распрямишься. И суд и все права у них. Господам противиться кто посмеет? Не посмеет никто, детушки, не посмеет…

Младший брат хотел было сказать что-то, но только сердито швырнул ложку на стол, сел в угол и принялся развязывать бечевки от постолов. Одна за другой упали на пол постолы, а за ними последовали такие же грязные портянки.

На кровати больше не видно стало боязливо-любопытных ребячьих глаз: дети заснули…

4

Перед тем как лечь спать, старшие снова затеяли беседу.

— Эх, иногда приходит на мысль, — сказал хозяин, — бросить тут все, переселиться в Сибирь, купить себе участок земли и зажить по-человечески. Но эти вши висят на мне. — Он указал на жену, детей и старика. — Один я давно уже убрался б отсюда. Но куда пойдешь с такой оравой? Денег на дорогу и то нет. Сам хоть на четвереньках дополз бы, но как быть с ними?

Все уже легли, лампа погасла; в воздухе чувствовался керосиновый чад.

— Туда бы добрался, — мечтал вслух хозяин лачуги, — тогда все нипочем. Землю даром получишь. Казна поможет дом выстроить. Леса кишат дикими лошадьми: лови и впрягай в плуг. В солдаты там не берут. А кому еще и золото найти посчастливится — тот сразу разбогатеет!

Реммельгас усмехнулся.

— Сибирь тоже не земля обетованная, где реки текут молоком и медом, — сказал он.

— И все ж там лучше, чем здесь, в этом аду! — ответил хозяин.

— Душевой надел там, детушки… Своя земля… — вздыхая, сказал старик.

В голосе его послышалась дрожь глубокого волнения, как будто он высказал мысль, которую вынашивал всю жизнь, свою самую дорогую, самую важную мысль. Душевой надел! Какое слово! И как много оно значит! Оно означает лошадь, корову, собственный кров, избавление от налогов, от рабства…

Душевой надел! Какое печальное слово, в самые трудные времена звучавшее над родиной словно похоронный звон! Детишки в одних рубашонках бегали по улицам, им говорили: «Когда отец получит душевой надел, он купит вам сапоги, а мать сошьет штаны». Дети вырастали, тянули лямку на мызных полях — им говорили о душевом наделе. Люди старились, умирали — с последним вздохом они произносили: «Душевой надел!» Целые поколения жили в надежде, что наступит время, дадут «казенную землю». Даже веру отцов меняли, чтобы только получить землю.

— Душевой надел!.. — вздохнул старик. — Ушел бы отсюда… В Сибирь… В Крым… В Самару… Хватило бы только силы… Владел бы своим полем, без помещика… Ох-ох-ох!.. Всю жизнь дожидался… Не увидят этого мои глаза… Но люди дождутся надела наверняка, когда царь услышит, что у нас такая нужда… В Петербург бы пойти за правдой… Но кто пустит туда мужика?.. Не пустят, детушки… Засекут…

— Да что Петербург! — возразил хозяин. — Там те же баре, что и здесь. Податься бы куда-нибудь далеко, в Сибирь…

— Найдется и там начальство, — заметил младший брат. — Небось этого добра хватит! Изволь отправляться туда, за тридевять земель, к чужому народу… Лучше уж здесь схватить дубинку да поглядеть, можно добиться правды или нет!

В темной комнате воцарилась тишина. Воздух был тяжелый, спертый.