Золотой обруч

Но вскоре в моей жизни произошло нечто еще более печальное. Мачеха захотела окончательно выжить меня из дому. Она до тех пор приставала к отцу, пока тот не уступил. Мне было всего двенадцать лет — куда пристроишь такого? Но тут отец на ярмарке познакомился с одним жестянщиком и в разговоре с ним узнал, что тому требуется мальчишка-ученик. К нему меня и повели. Помню, как мы с отцом однажды в воскресное утро стояли перед нашим домом, готовые отправиться в город. Мне не жаль было расставаться с родным домом, но мучил страх перед тем неведомым, что ожидало меня в городе. Мы уже двинулись было, но тут из дома выбежала мачеха и сорвала с меня шапку: «Она же мала ему, а для Кусти в самый раз». В эту минуту я вдруг заметил Аму — она стояла под деревом в конце батрацкого дома и глядела на все это. Не знаю, слышала ли она, что я ухожу, или случайно очутилась здесь. Но, проходя мимо нее, я увидел, что слезы текут у нее по щекам. И до сегодняшнего дня я все еще вижу ее, как она тогда стояла под деревом: узенькое лицо, обрамленное гроздьями кудрей, на глазах слезы, а руки горестно стиснуты. Ей было жаль, что я ухожу, а мне было жалко расставаться с ней!

Так мне и пришлось с непокрытой головой уйти из отцовского дома, чтобы вступить в новую жизнь. Теперь вы и сами видите, что мачеха моя была зверь, а не человек. Я так никогда и не вернулся в родной дом. Отец перекочевал в другое имение. Бывая в городе, он раза два-три навещал меня. Потом он умер. Что сталось с мачехой и ее семейством, я не знаю, да, по правде сказать, и знать не желаю. Но справедливости ради мне следовало бы поблагодарить эту злую женщину за то, что она меня выжила из дома. И теперь я не бог весть чего достиг, но все же это лучше, чем жизнь мызного батрака. А кем еще я мог бы стать, живя дома?

Впрочем, мне пришлось пройти нелегкую школу жизни. Тому жестянщику нужен был не ученик, а просто мальчишка для черной работы. Кроме горя и нужды, мне там нечему было научиться. Так уж случилось, что всю свою молодость мне пришлось провести среди жестоких, бессердечных людей. Побоев, голода, издевательств — всего этого я испытал более чем достаточно. Но зато я скоро понял, что мне не на кого надеяться, кроме самого себя. Поняв это, я начал приглядываться к окружающему. От жестянщика я ушел к слесарю, у которого уже смог научиться кое-чему, а оттуда — к настоящему механику. Учился я сам и не противился, когда меня учили другие. И так всегда, до сегодняшнего дня.

Но все это не главное в моей истории. Не ради всего этого я начал свой рассказ. Если что и поддерживало меня в моей горестной судьбе, то это Ама или, вернее, воспоминание о ней. Потому что самое Аму мне уже не довелось увидеть, по крайней мере, живой… Я слышал, что ее отец тоже ушел из того имения, а после этого я потерял и последние следы. И потому Ама сохранилась в моем воспоминании такой, какой я видел ее в последний раз. Рассудком я понимал, что она уже взрослая и выглядит теперь совсем иначе. Но я не мог, да и не хотел представлять ее себе иной. Такой, какой я ее помнил, она была мне ближе, понятнее и милее. Единственное человеческое существо, которое проливало слезы жалости из-за меня! Да, так я представлял себе ее образ, и этот образ утешал и поддерживал меня. И мысль моя шла дальше: она теперь, конечно, образованная барышня, но ведь и я уже не тот, кем был тогда. Да и мир постепенно изменился, и перегородки между сословиями уже не считаются такими непреодолимыми. Встретиться бы с ней еще хоть раз в жизни!.. Ну да, это, пожалуй, можно назвать любовью, хотя это, любовь к человеку, которого не видишь и которого, быть может, уже и на свете нет. Не умею я выразить все это так, чтобы вы поняли меня. И мне самому не все было ясно. Во всяком случае, я на других женщин не глядел, ни тогда, ни позже.

В то время, о котором я хочу рассказать вам, мне было уже двадцать два года. Работал я тогда у старого Штремберга, был уже обученным подмастерьем и зарабатывал хорошие деньги. Никто уже не помыкал мною, я сам мог постоять за себя. Теперь-то, казалось, и должна начаться настоящая жизнь!

Хорошо помню и ту весну, когда все это случилось. Мастерская выходила окнами во двор, а лавка — на улицу. Во дворе были протянуты бельевые веревки, дальше тянулась реденькая изгородь, отделявшая наш двор от соседнего плодового сада, а сквозь деревья виднелись два-три дома. Вишня цвела так сильно, что сад весь пенился ею. Конечно, от работы никуда не уйдешь, но и рабочему человеку приятно подчас поднять голову, чтобы глаз отдохнул на чем-то красивом. Совсем другое дело, чем изо дня в день глядеть на серую стену или грязный двор.