Золотой обруч

Затем я отправился обратно, во тьму…

Пока эти опасные чужаки оставались в Куме, километрах в двадцати от меня, большой беды еще не было. Жизнь могла бы остаться сносной, так как всем хватало места — и им, и мне. Кто знает, возможно, со временем мы привыкнем друг к другу и даже завяжем дружеские отношения?

Но в том-то и суть, что они не собирались оставаться только там!

Уже сегодня утром я в этом убедился. Я работал на своем огороде и вдруг, подняв взгляд, увидел их барку. Едва-едва успел спрятаться за развалины аквариума. Они плыли совсем близко от берега, в нескольких десятках гребков от него. Трудно было разглядеть их лица, но все-таки мне показалось, что человек, сидящий на корме барки, старше, солиднее остальных и похож на вожака. Они явно совершали разведку, так как огибали каждый причал, каждый береговой выступ, плывя очень медленно и ко всему приглядываясь. Они скрылись за стенами Кастелло-дель-Ово, и я надеялся, что больше их не увижу. Но вот они появились снова и уже на берегу, у изгиба Виа Партенопе. По-видимому, особенный интерес вызвали у них тамошние большие здания.

Вскоре до меня донесся стук топоров и глухой треск.

Самое худшее, что за людьми следовали две крупных собаки лютого вида. И потому, сделав большой крюк, я пробрался домой через город — побережье уже было для меня отрезано.

Да, такие люди только и способны, что разорять. Но, может быть, лет через пятьсот их потомки будут рыться в этих развалинах уже из других, из археологических побуждений. Надеюсь, что именно благодаря нашему наследству, развитие их окажется столь быстрым. Но до тех пор!..

21

Мальчиком и я любил читать книги об опасных путешествиях и приключениях. И особенно глубоко проникался угнетающим чувством оторванности от всякого культурного общества. Между ним и тобой тысячи и тысячи километров, а сам ты в каких-нибудь дебрях первобытного леса, или в пустыне Гоби, или на острове, затерянном среди океана. Ты один на один с окружающим тебя враждебным миром. Хотелось бы убежать к себе подобным, но расстояние до них так огромно, что даже мысль преодолевает его с трудом. И никто-никто не подозревает о твоем положении!

Возмужав, я понял, что распространение цивилизации по всему земному шару почти устранило подобную опасность. Не осталось больше никаких людоедов, да и хищников сильно поубавилось. В первобытных лесах прорублены просеки и построены туристкие отели, в пустынях проложены шоссейные и железные дороги, и нет на земле такой точки, куда не мог бы прилететь самолет и где не было бы слышно радио.

Угнетающее чувство оторванности и одиночества становилось литературным понятием.

Тогда нельзя было и предположить, что это ощущение безопасности, порожденное цивилизацией, вскоре окажется иллюзорным. Больше того: что через самые развитые страны снова придется путешествовать годами, притом подвергаясь неслыханным опасностям. И еще больше: что все это мне придется испытать на собственной шкуре. Последние годы шаг за шагом подвели меня к усвоению этой истины. Теперь я ощущаю ее почти как нечто вещественное, нечто осязаемое.

Быть совсем беззащитным перед огромными расстояниями и одиночеством, быть вдали от всех себе подобных, быть полностью предоставленным только своим силам — это убийственно, от этого сжимается сердце, цепенеет душа!

Пусть мое новое окружение и не грозит мне немедленной смертью, пусть у меня завяжутся с ним дружеские отношения — это все же не избавит меня от гнетущего одиночества. Ведь я попаду не в современное себе общество, а в мир каких-то страшилищ. До конца дней своих мне предстоит оставаться в духовном смысле единственным белым среди чернокожих, вращающихся совсем по иной орбите развития, чем я. Это молодое, сильное, грубое, но в то же время старое и робкое племя. Над ним властвуют такие предрассудки, религиозные представления и нормы принуждения, от которых мы избавились уже столетия назад. Переживать все это снова — нет, не хочу!

Но такого, каков я есть, они тоже в покое не оставят. Для этого первобытное общество слишком недоверчиво и эгоистично. Оно терпит лишь себе подобных. Оно знать не знает и не признает личности. Зачем же я до сих пор так судорожно отстаивал свое существование? Нет, больше мне нельзя тут оставаться. Надо уходить, пока, не поздно!

Меня все еще тянет на север, в те края, — тоска эта, словно колющая боль. Я уж десятки раз себе втолковывал, что для тамошних условий существования у меня слишком мало сил, но тоска от этого не проходит. А кроме того, мне все снова и снова мерещится, что там не все еще пошло прахом. Там люди и в прежнее время не жили так скученно, а потому психозы и прочие беды не отличались там такой массовостью. Нервные узлы цивилизации не были там такими незащищенными.