Золотой огонь Югры

— Грядет, грядет царствие света божьего! — голос апостола Григория вновь запереливался жаворонковым пением. — Вижу сияние небесное, вижу ангелов веселящихся, вижу лик твой ненахмуренный, отче наш небесный. Ниц падаем пред тобой, прими, прости, излей на нас ласку свою, господи!

Слезливая мольба его утонула в воплях, полных надежды, просьбы, самоуничижительной плаксивости: паства Тиунова уткнулась лицами в пол — на апостола и сестру Аглаю больше не смотрели, словно тех здесь и не было.

Ирина-Аглая проворно и бесшумно собрала дары в черный саржевый мешок. Тиунов попятился. Исчез. Ирина-Аглая тоже попятилась, тоже исчезла за выступом…

Тиунов, скорчившись над лампой, чиркнул спичкой, поджег фитиль, опустил стекло. И устало опустился на землю, посматривая на Ирину-Аглаю, которая неспешно закрыла дверь, подперла ее толстым колом.

— Выдохся, — виновато признался Тиунов, когда Ирина-Аглая подошла. Увидел, что женщина нахмурилась, поспешил сменить тему. — Кого поставила у часовни?

— Там Коля Бык и Смешливый, — холодно ответила Ирина-Аглая. — А что?

— Так. Ничего… — помолчал, но не выдержал пытающего взгляда женщины. Пояснил, стараясь улыбнуться — Коля Бык и Смешливый не дадут этому дурачью, — повел глазами в сторону склепа, — долго юродствовать. Припугнут облавой, турнут. — Закрыл глаза, спросил неуверенно: — Может, пойдем? Вернемся подземельем?..

— Нет! — оборвала Ирина-Аглая. — В спальне наверняка караулят твои дружки. Князь с Козырем. Ждут, откуда мы появимся…

— Ты права. Прости, я сморозил глупость. — Тиунов широко, не прикрывая рот ладонью, зевнул. Глаза блеснули весело и шально. — А что, если мы с тобой да с твоими лейб-гвардейцами возьмем сегодня того остячонка?

Женщина на секунду задумалась.

— Зачем усложнять! — отказалась решительно. — Может, Князь кое-что от нас скрыл; может, мальчик будет слушаться только его, может… и так далее. Пусть они выясняют свои отношения. При нас. Это во-первых. Во-вторых, — она насмешливо поджала губы, глаза ее стали издевательскими, — ты глупеешь. Князь, Козырь и прежде всего Виталий запаникуют, если мы не явимся. Попытаются что-то предпринять. Попадутся. Выдадут.

— Да, пожалуй, — неохотно согласился Тиунов. И мечтательно вздохнул: — А как хорошо было бы схватить мальчишку ночью: без риска, без хлопот… — Приглушенно засмеялся. — Спит, наверно, сейчас дикареныш, сладкие сны о городе видит и не подозревает, что завтра возвращаться ему в свой каменный век.

Ирина-Аглая вытянула из-под пелерины часики, щелкнула крышечкой, посмотрела на циферблат, развернувшись боком к фонарю:

— Еремей не спит. Он ужинает.

Но Еремей пока не ел. Он сидел рядом с притихшим Антошкой за длинным столом. Крутил в руках оловянную ложку, сосредоточенно разглядывал ее, изредка посматривая то на рыжего Пашку, который оказался напротив, то на Люсю, хлопотавшую у второго, такого же длинного, стола. Только на пристроившегося справа парня, с которым шепталась на собрании Люся и с которым исчезла на время, не решался даже искоса, даже исподтишка посмотреть — понял: парня этого прислал Фролов, чтобы охранять, защищать его, Еремея Сатара, от Арча.

В столовой, ярко освещенной керосиновыми лампами, которые висели в простенках, стоял ровный гул мальчишеских голосов. Гул этот, приослабнув на миг, всплеснулся вдруг с новой силой — дверь в торцевой стене плавно открылась, выдохнув теплую струю слабых кухонных запахов, от которых рот заполнился слюной. Выплыли из кухни двое важных парнишек с подносами, на которых горками уложены были кусочки хлеба. Вслед за хлебоносцами появились еще четверо, прижимая к животам кастрюльки-бачки, из которых поднимался прозрачный волнистый парок. Эти ребята быстренько поставили бачки — по два на стол, — быстренько уселись на свои места, распихивая соседей.

Прокатился по столовой легкий перестук чашек, побрякивание ложек, нетерпеливое: «Давай дели!.. Не томи!.. Не мурыжь, не тяни кота за хвост!»

— Подставляйте посуду, новенькие! — Рыжий Пашка, который делил еду на этом конце стола, щедро, с верхом, загреб черпаком варево, шмякнул его в миску Антошки. — Ешь капусту, малец! Набирайся сил.

Антошка пораженно заморгал, разглядывая коричнево-бурую, мелко нарубленную, разварившуюся траву; уткнулся в нее чуть ли не носом, принюхиваясь, изучая, но Еремей толкнул его коленом: разве можно так, когда дают то же самое, что и себе?

Свою миску Еремей принял невозмутимо. Покосился на парня справа — тот взял ложку, и Еремей взял ложку; тот чего-то ждал, и Еремей решил выждать, раз так надо.

А к ним уже подошел паренек с подносом. Выложил перед Антошкой и Еремеем по большому куску хлеба, совсем не похожего на пароходный. Тот был темный, почти черный, напоминающий глину, а этот — серый, с вкусными даже на вид корочками. Антошка резво цапнул ближний ломоть, но Еремей ударил по руке и опять покосился на соседа справа — тот, получив хлеб, сразу же жадно, с удовольствием принялся за еду.