Золотой осел

С годами популярность Апулея не слабеет: в IV—V веках чеканят медали с его изображением; поэт V века Сидоний Аполлинарий учится и многое заимствует у него; среди восьмидесяти статуй, украшавших в IV веке термы в Константинополе, было всего четыре изображения знаменитых римлян: Цезарь, Помпей, Вергилий и Апулей.

Пощадили «волшебника из Мадавры» и средние века: монахи читали и переписывали его книги, толковали на свой лад повествование о любви Психеи к Амуру, старательно изучали трактат «О Платоне и его учении». Раннее Возрождение по достоинству оценило сочность и полнокровность реалистического таланта Апулея — Бокаччо перенес две вставные новеллы «Золотого осла» в свой «Декамерон». Зато ученые-гуманисты не жаловали Апулея, всячески поносили его «игривый и развратный» стиль и сравнивали его язык с ревом осла. Но прав был один французский исследователь, сравнивая литературу с гостиной, где почтительно приветствуют великих людей — бесспорных классиков, но уголком глаза ищут себе веселого собеседника — такого, как Апулей. Несмотря на презрение к Апулею педантичных любителей классической латыни, его с удовольствием читали, переводили и пересказывали. Особенной любовью читателя пользовалась сказка об Амуре и Психее, которая послужила темой для многих замечательных произведений живописи и скульптуры. Сюжет ее был обработан во Франции Лафонтеном, в России Богдановичем. И «Душеньку» Богдановича и «Любовь Психеи и Купидона» Лафонтена знал Пушкин, который, по его собственным словам, предпочитал Апулея Цицерону и, вероятно, читал «Золотого осла» в великолепном переводе Ермила Кострова, напечатанном в 1780—1781 годах. В блужданиях Людмилы по волшебным садам Черномора всякий услышит отголосок апулеевского рассказа о золотом доме Амура.

Да, Апулей приятный и остроумный собеседник. Но он не только забавляет читателя, он учит его, открывая перед ним картины чужой, далекой от нас жизни. И мы с любовью и благодарностью вспоминаем автора «Золотого осла», имя которого по достоинству стоит рядом с именами крупнейших писателей мировой литературы.

С. Маркиш

Книга первая

Вот я сплету тебе на милетский манер^{1} разные басни, слух благосклонный твой порадую лепетом милым, если только соблаговолишь ты взглянуть на египетский папирус, исписанный острием нильского тростника^{2}; ты подивишься на превращения судеб и самых форм человеческих и на их возвращение вспять тем же путем, в прежнее состояние. Я начинаю. — Но кто он такой? — спросишь ты. Выслушай в двух словах.

Аттическая Гиметта^{3}, Эфирейский перешеек^{4} и Тенара Спартанская^{5}, земли счастливые, навеки бессмертие стяжавшие еще более счастливыми книгами, — вот древняя колыбель нашего рода. Здесь овладел я аттическим наречием^{6}, и оно было первым завоеванием моего детства. Вслед за тем прибыл я, новичок в науках, в столицу Лациума^{7} и с огромным трудом, не имея никакого руководителя, одолел родной язык квиритов^{8}.

Вот почему прежде всего я умоляю не оскорбляться, если встретятся в моем грубом стиле чужеземные и простонародные выражения. Но ведь само это чередование наречий соответствует искусству мгновенных превращений, а о нем-то я и собрался написать. Начинаем греческую басню. Внимай, читатель, будешь доволен.

2. Я ехал по делам в Фессалию, так как мать моя родом оттуда, и семейство наше гордится происхождением от знаменитого Плутарха^{9} через племянника его Секста-философа^{10}. Ехал я на местной ослепительно белой лошади, и когда, миновав горные кручи, спуски в долины, луга росистые, поля возделанные, она уже притомилась, и я, от сиденья уставший, не прочь был размять ноги, — я спешился. Я тщательно листьями отираю пот с лошади, по ушам ее поглаживаю, отпускаю узду и шажком ее проваживаю, пока она усталый желудок обыкновенным и естественным образом не облегчит. И покуда она, наклонив голову набок, искала пищи по лугу, вдоль которого шла, я присоединяюсь к двум путникам, которые шли впереди меня на близком расстоянии, и покуда я слушаю, о чем идет разговор, один из них, расхохотавшись, говорит: — Уволь от этих басен, таких же нелепых, как и пустых. — Услышав это, я, жадный до всяких новостей, говорю: — Напротив, продолжай! Разрешите и мне принять участие в вашем разговоре: я не любопытен, но хочу знать если не все, то как можно больше, к тому же приятный и забавный рассказ облегчит нам этот крутой подъем.

3. Тот, кто начал, отвечает: — Э! Все эти выдумки так же похожи на правду, как если бы кто стал уверять, будто магическое нашептывание заставляет быстрые реки бежать вспять, море — лениво застыть, ветер — лишиться дыханья, солнце — остановиться, луну — покрыться пеной^{11}, звезды — сорваться, день — изчезнуть, ночь — продлиться!