Золотой поезд

Все прислушались. Канонада в самом деле стала затихать, удаляться. Вечером из города донеслись веселые марши оркестра: белые праздновали победу. Прорвавшийся отряд Красной Армии отбит, и Екатеринбург вновь вне опасности.

Ребров каждую ночь ждал своей очереди, но его не выкликали. Валя у себя в комнате так же нетерпеливо прислушивалась целый день к канонаде. Она с еще большим нетерпением, чем Ребров, ждала занятия города, но вскоре убедилась, что эти надежды напрасны.

- Отбили, отбили, Валентина Николаевна, - прокричал в окно появившийся во дворе хозяин. За его спиной стоял незнакомый бородатый человек, который, взглянув на Шатрову, вежливо приподнял свою шляпу.

- Можно к вам, Валентина Николаевна? - постучал через минуту в комнату Шатровой хозяин.

- Знакомьтесь, это мой будущий сват, - сказал он, входя.

Бородатый человек быстро подошел к Шатровой, остановился около нее, пряча лицо в сторону, и дрожащим от волнения голосом произнес:

- Простите меня, Валентина Николаевна…

- Я не понимаю. В чем дело? - с недоумением смотрела на него Валя.

- Простите, Валентина Николаевна. По злобе, обидно было…

- Что такое? Говорите же скорее.

- Я написал на Кузьму Ивановича, - всхлипнул бородатый человек.

- Что написали? Не понимаю.

- Коменданту. Донос. А чтоб вернее было, и мужа вашего указал.

- Какая гадость, - Валя вскочила от негодования. - Негодяй! - крикнула она в лицо незнакомцу и хотела выбежать из комнаты, но только тут вспомнила, что надо заставить этого человека взять донос обратно.

- Простите, Валентина Николаевна. Дочь мою обокрали… - растерянно оправдывался незнакомец.

- Так вы на людей ни в чем неповинных из-за этого донос настрочили? Какая подлость! Пишите же скорей заявление, что донесли ложно.

- Боюсь я, а что если мне за это… Да и поверят ли?

- Заставьте поверить, чего бы это ни стоило. Мало вас самого упрятать в тюрьму.

- Вот и дочь моя теперь то же говорит, а сперва ревела, ревела, что Кузьма Иванович со свадьбой тянет. Что же писать-то?

- А когда донос сочиняли, знали, что писать? Садитесь и пишите.

Через полчаса Валя была в следственной комиссии. Она передала председателю заявление о ложном доносе и просила разрешить ей послать заключенному до его освобождения передачу.

- Пожалуйста, мадам. Вот вам моя записка к начальнику тюрьмы, - любезно раскланялся председатель следственной комиссии. - Дело Чистякова я разберу сам.

Кое-как, наспех закупив всяческой снеди, Шатрова торопила извозчика к тюрьме.

У железных дверей толпилось десятка два людей. Большинство из них - родственники уголовных, и только несколько человек пришли к политическим. Валя только сейчас догадалась, что через уголовных можно было бы послать кое-что и другим заключенным. «Как же раньше это не пришло мне в голову?» - думала она. Томительная процедура приближалась к концу, а дежурный надзиратель все еще не хотел разговаривать с Шатровой. Напрасно она ссылалась на разрешение следственной комиссии.

- Знаем мы, какие у вас разрешения, - оборвал грубо надзиратель. - Сказано тебе: политическим передачи нет.

- Я хочу видеть начальника тюрьмы.

- Подождешь, - спокойно захлопнул надзиратель тюремную калитку. - У меня от вашего брата целый день отбою нет.

Валя твердо решила повидать начальника тюрьмы сегодня же. В этой толпе ожидающих, связанных общим горем, она даже почувствовала себя несколько крепче. У всех свое горе, все его мужественно переносят, не она одна. Какая-то женщина тихо рассказывала, как погиб ее муж в первый же день занятия Екатеринбурга, - его расстреляли вместе с тремястами захваченными красноармейцами. Теперь она принесла передачу сыну, который тоже, может быть, не вернется назад. Высокий, сухой, седой священник, стоя с корзинкой продуктов, стыдливо прятался от людей в уголок тюремной ниши. Про него рассказывали, что, будучи в молодости черносотенцем, он громил в проповедях крамольников, и вот теперь, на старости лет, ему приходится воровски приносить передачу сыну, который арестован за то, что служил в канцелярии какого-то советского учреждения.

Ни слез, ни жалоб не слышно в толпе. Очевидно, горе закалило этих людей, и только в глазах у каждого можно было прочесть невеселые думы.

Калитка открылась, и из нее вышел сам начальник тюрьмы. Валя воспользовалась случаем и сунула ему в руку записку. Он внимательно прочел, что-то написал на обороте и попросил Шатрову зайти в контору. Там ей выдали разрешение на долгожданную передачу, и надзиратель, приготовившийся еще раз выругать назойливую посетительницу, посмотрев на разрешение, молча принял корзину с провизией.

Вечером того же дня к Реброву подсел один из заключенных.

- Товарищ Чистяков, наклонился он к уху Реброва, - они человека ищут, который к большевикам мог бы проехать…

- Кто это они и какого человека? - спросил Ребров.

- Ну, такого, который бы поехал к этим… ну, к большевикам. Там у них заложником мукомол один сидит. Надо, значит, поговорить, нельзя ли выменять на кого… Тут, вишь, внизу по царскому делу две бабы сидят…

- Да я-то тут при чем? - оборвал его Ребров.