Золотой рубин

Образцовая помещалась на третьем этаже упаковочного цеха. Она занимала весь этаж, была залита светом, и экспонатов были тут тысячи. Такого обилия образцов Шульц не видел никогда.

— Бог ты мой! И чего же тут только не наставлено! — сказал он Шварцу.

— Да, собрание богатое, — ответил Шварц.

И они начали неторопливый обход выставки, останавливаясь перед тем, что вызывало особый интерес Шульца. Шульц никак не думал, что у русских, этих медведей, может быть столько прекрасных изделий из стекла и хрусталя. Его удивляла и чистота колера, и богатство алмазных граней, и разнообразный ассортимент. Здесь были сервизы для стола, церковная утварь и такие уникумы, как хрустальные самовары, сапоги и лапти, всевозможные грузы для бумаг, и грузы эти были сделаны с таким мастерством и выдумкой, что Шульц просто диву давался. Внутри одного из таких грузов из свинцового хрусталя была размещена деревенская свадьба: сваты, сватьи, жених и невеста сидели за свадебным столом; все фигурки были сделаны из разноцветного стекла и выглядели как живые.

Но особенно поразил Шульца самый большой экспонат музея-выставки — громадный, в рост человека, подсвечник из трех хрусталей: белого мраморного, бесцветного свинцового и оранжевого. Шульц как стекловар знал, как трудно сварить все эти сорта: коэффициент их расширения должен быть почти одинаковый, иначе при обработке они бы разрушились.

— Сколько же эта махина стоит? — поинтересовался Шульц у Шварца.

— Без малого тысяча рублей, — ответил ему Шварц.

— И покупают?

— Да, бывают заказы и на такие изделия, богатые монастыри и соборы заказывают.

— Мой бог! Сколько же денег тогда у этих монастырей и соборов, что они могут платить за один подсвечник тысячу рублей, — ужаснулся Шульц.

— Ты еще учти и то, что такие подсвечники заказываются не в единственном числе, а парами, по два, а то и по четыре, — пояснил Шульцу Шварц.

— С ума сойти, с ума сойти! — удивился Шульц. Потом они перешли к разделу сервизов.

— Грань Дитриха… Грань Кербеза… Грань Беллюстина, — начал перечислять Шварц названия сервизов.

— О! Наше, немецкое! Наши мастера делали, — обрадовался было Шульц.

— Нет, не наше, это все работы русских мастеров, — ответил ему Шварц.

— Русских? Тогда почему же они называются так?

— А потому, что Дитрих, Кербез и Беллюстин были когда-то управляющими этой фабрикой, ну они таким образом и хотели увековечить свои имена тут. Они приказывали какому-либо мастеру алмазной грани изобрести новую грань, тот делал ее, а в списки названий новая грань заносилась под именем управляющего, — пояснил Шварц.

— Но ведь это же не хорошо делать так, это же все равно что и воровство, — возмутился Шульц.

— Мало ли что, тут так принято, — сказал Шварц. — Я и сам создал несколько образцов новых граней. А думаешь, они носят мое имя? Как бы не так! Они помечены только номерами.

— Почему же ты не протестовал? Не сказал об этом генералу?

— Потому что это бесполезно, я бы имел от того только неприятности, — говорит Шварц. — Его превосходительство такое позволяет только высшим своим служащим, а мелкую сошку, вроде меня, он этим не любит баловать.

Но были на выставке и такие экспонаты, которые привлекли внимание Шульца своим убожеством и несуразицей. Особенно нелепым ему показался четырехгранный штоф из зеленого стекла мутного колера, с шестью стаканами к нему, небрежной, аляповатой отделки. На боках штофа были нарисованы тушью силуэты кувыркающихся чертенят, под ними надпись церковнославянским шрифтом: «Здорово, стаканчики! Каково поживали? Меня поджидали», «Пей, пей, увидишь чертей!», «Пить до дна — не видать добра!»

Чертенята были изображены и на стаканах; под ними тоже надписи тем же шрифтом: «Первый стакан», «Второй стакан», «Третий стакан», и так по порядку.

— Что это такое? — спрашивает Шульц у приятеля.

— А это образец трактирного винного прибора, называется он штоф. К нему, значит, и стаканы соответствующие, — поясняет Шварц.

— А зачем на нем и на них нарисованы черти и какой дурак рисовал их?

— Рисовал их не дурак, а художница Бем.

— Бем? Немка?

— По-видимому, да, но точно я не знаю, — говорит Шварц. — Видишь ли, у Мальцева одно время работал на Ивотском заводе немец Бем, тот самый, который первый начал варить бемское стекло для витрин магазинов. Был, говорят, и управляющий с такой фамилией на этой вот фабрике, а жена у него была вот эта самая художница; жена, а быть может, и не жена, а дочь или сноха, точно я тебе этого не могу сказать. Но что она работала, делала рисунки и для росписи стекла, так это, как видишь, факт. Нарисовала же она чертенят этих на штофе и стаканах, надо полагать, для того, чтобы отпугнуть пьяниц от зелена вина. Но только цели своей она не достигла, наоборот, пьяницы как раз полюбили этот штоф и стаканы, всегда спрашивают подать именно его. «А ну-ка, малый, подай нам того самого, который с чертями, да полнехонький чтоб!» — говорят они половому. И тот подает. А трактирщику такой штоф тоже с руки.

Стекло-то мутное; какое зелье ни налей, все равно не разглядишь. Трактирщики с удовольствием покупают такие водочные приборы.