Золотой саркофаг

Бенони посмотрел вокруг. На Тибре – ни одного корабля; набережная тоже пустынна; внизу, у самой воды, мирно чистят перья фламинго и пеликаны. Квинтипор опустил кошельки в щель, распушил над ними траву и простился с торгевцем божками:

– Будь счастлив, друг!

Бенони остановил его.

– Но, господин мой… Ты не сказал…

– Чего, Бенони?

– Кого же мне выкупать у ликторов?

Квинтипор на минуту задумался, потом промолвил с улыбкой:

– Его зовут Гранатовый Цветок.

– А кому передать его в Никомидии?

– Адрес найдешь в кошельке.

– Будь счастлив, мой господин!

Недолго смотрел Бенони вслед всаднику: на углу таможни Квинтипор взял карруку. Мигом домчался он в этой повозке до дворца Анулиния, а там приказал вознице подождать.

Он нашел у себя на столе письмо Биона. После некоторого колебания вскрыл и, встревоженный, начал читать. Но вскоре улыбка вернулась на его лицо, а, в конце концов, он даже расхохотался. Математик сообщал ему, что боги на старости лет удостоили его неслыханного счастья. Они прислали к нему Афродиту в лице Хормизды. Правда, Афродита искала не его, а одного всадника, но за отсутствием последнего удовлетворилась им. Царевна попросила Биона сопровождать ее в трехдневной поездке в Астуру[216]: она намерена посетить находящийся на острове храм Венеры Эрицины[217], утоляющей сердечную боль. Бион не мог отказаться, тем более что уже давно собирался побывать там и посмотреть виллу, в которой Цицерон написал свою знаменитую книгу о природе богов.

«Ты помнишь, наверно? Это та самая книга, которую ритор однажды собирался подделать. Но не напоминай нашему другу об этом! Если ты обещаешь молчать, я обещаю говорить. Говорить, чтобы развеять обиду богини. Для старого математика, сын мой, нет перед богами более благородной задачи, как мирить поссорившихся влюбленных».

Квинтипор разорвал письмо и написал на папирусном листочке оловянным карандашом ответ:

«Мой Бион, я тоже уехал. Но еще до того, как мы встретимся, хочу сообщить тебе: Лактанций прав!»

Он позвонил прислужнику, велел ему отнести письмо в комнату Биона, быстро надел свою зеленую одежду с вишневым поясом, спрятал в пояс все, к чему когда-либо прикасалась маленькая Тита, от антиохииского крестика до выброшенного ею когда-то перышка алкионы, и бросился в карруку.

– В претуру!

Он волновался, пока ехал, и вздохнул с облегчением, увидев дворец правосудия, перед которым собралось много пароду. Спохватился, что не взял с собой денег; чем же расплатиться с извозчиком? К счастью, на глаза попался серебряный ключ магистра, который все равно надо было снимать. Он сунул его в руку изумленному вознице.

Торопливо протиснулся сквозь толпу, узнав на ходу о причине скопления народа: претор допрашивал знаменитого разбойника Феликса Буллу.[218]

Когда он пробрался в зал, претор уже объявил смертный приговор. Уходя, сказал закованному в цепи преступнику:

– Вот видишь. Зачем ты стал разбойником?

Разбойник, красивый мужчина гладиаторского сложения, которого ликторы уже тащили к выходу, обернулся к судье:

– А ты зачем стал судьей? Неужто ты думаешь, что от меня больше, чем от тебя, зависело, кем стать.

Зал быстро опустел. Оставшиеся там два ликтора, отложив в сторону свои фасцы, вооружились метлами, а подручный претора, сидя за столом, продолжал скрипеть тростниковым пером.

Квинтипор подошел к нему.

– Чего тебе? – сердито поднял на него глаза писарь.

– Я – христианин! – улыбнулся Квинтипор.

Писарь покачал головой.

– Прием окончен. Приходи завтра.

– Но я уже нынче христианин.

– Куда ты торопишься? Совсем молодой еще. Успеешь помереть-то.

– Тогда я пойду к самому претору и заявлю ему, что ты не уважаешь закон.

Он сказал это по-прежнему с улыбкой, но очень решительно. Писарь пожал плечами и выбрал восковую табличку побольше.

– Что ж, будешь сегодня двадцать третьим. Твое имя?

– Гранатовый Цветок.

Писарь засмеялся.

– Красивое имя тебе дали.

– Да, красивое, – ответил, смеясь глазами, Квинтипор.

– Сколько лет?

– Двадцатый год.

Перо выводило слишком жирные буквы: видимо, засорилось. Писарь сначала попробовал очистить его, потом отложил в сторону, достал новую тростинку, очинил ее, попробовал ногтем – нашел подходящей.

– Место жительства?

Веки Квинтипора дрогнули.

– Остров… блаженных.

Тростниковое перо поскрипело еще немного. Писец записал, что вышеозначенный безбожник не в своем уме. Потом кивнул ликторам:

– Ведите к остальным!

Ликторы, сменив метлы на фасцы, взяли Квинтипора под стражу.

Часть пятая Никомидия, или книга о роке

38

Придворный врач, преемник Пантелеймона, весьма ученый и не менее неучтивый грек, предпринимал с полудня уже четвертую попытку пройти к цезарю Галерию. Старший слуга, стерегущий двери, доложил о нем только раз, да и то вернулся из кабинета цезаря не вполне согласно с правилами церемониала.

– Божественный государь не желает видеть врача! – с необычной горячностью сообщил он, ощупывая бока, руки и ноги. Признаться, я сам считаю, что врач ему совсем не нужен. У него силы – хоть отбавляй!