Золотой шар

Три взыскания за три месяца! Остальные Егор Чепухалин уже не считал и не помнил — слишком много их было. Пьянки, разврат, неуставные отношения с подчиненными. Он считал себя неудачником. В тридцать семь лет все давно носят как минимум майорские погоны. Он же все еще начищает свои четыре капитанские звездочки. Жена его бросила еще когда он был старшим лейтенантом. Раскусила его полную профнепригодность к семейной жизни. Поняла, что если все неудачи сыплются на одного человека — это патология, начиная с фамилии. Забрала Танюху и уехала. Ведомственную квартиру у него тут же отобрали. Теперь Чепухалин делил комнату с прапорщиком Кабаковым, который служил завскладом РАВ и неделями, не просыхая, пил, как сапожник.

Когда Чепухалин вошел, Кабаков спал поперек комнаты мертвецким сном. На полу вперемешку валялись водочные и пивные бутылки. В былые времена Чепухалин с удовольствием напился бы вместе с Кабаковым и пристроился рядом, но теперь ему было не до этого.

Стиснув зубы¸ Чепухалин перешагнул через тело и полез под подушку. Там у него хранился вороненый «ТТ», который Чепухалин по случаю купил на рынке за сто рублей, и пара гранат РГД-5. Но перед тем как застрелиться, Чепухалин решил уничтожить свой «эпопейный» роман «Частная жизнь одной цивилизации». Дело в том, что если не все беды, то половина их происходили в жизни Чепухалина из-за его пристрастия к фантастике. Было у него такое хобби. Отдушина в жизни. Из-за чего он, собственно, и страдал: когда зачитывался Станиславом Лемом и Нилом Стивенсоном, опаздывал на службу; однажды, когда писал собственный роман, едва не запустил тактическую ракету. Разумеется, все это и многое другое легло в его личное дело и не способствовало карьере. Даже любимая жена Варенька не смогла отвадить его от увлечения графоманией. А она очень старалась. Начинала скандалить с утра в воскресенье и заканчивала в пятницу вечером. В субботу у них был день перемирия, потому как они всей семьей шли в баню, а потом ложились в постель — в отношении секса Варенька была пунктуальна, как электросчетчик. Дудки. Чепухалин стоически переносил тяготы семейной жизни, но писать не бросил. Когда его перевели в МСКЗ, подальше от термоядерных ракет, он стал писать на службе и за два года накропал серьезный роман, который не брало ни одно издательство. Теперь этот роман предстояло уничтожить. Чепухалин рвал и плакал. Рвал и плакал. Огромные мужские слезы падали на страницы рукописи и оставляли на нем влажные дорожки.

Все было кончено. Жизнь потеряла смысл. Кроме как служить отчизне, Чепухалин больше ничего не умел. Слишком поздно он родился: не было в его автобиографии ни Афганистана, ни Чечни. Негде было ему отличиться, в отличие от генерала Лаптева. Если выгонят из армии, думал он, то мне светит лишь жизнь бомжа. Легче застрелиться.

Бесконечно жалея себя, Егор Чепухалин подошел к зеркалу. Ему было интересно, как это пуля разносит череп. Вдребезги, естественно, подумал он и нажал на скобу. «ТТ» сухо щелкнул. Чепухалин выругался, показал зеркалу фигу и перезарядил пистолет, думая: «Ах так! Ну я все равно!..» Второй щелчок его уже развеселил. Он дослал третий патрон и с холодной решимостью приложил ствол к виску, словно хотел кому-то что-то доказать. На заднем плане замаячила тень Кабакова с воздетыми под потолок руками, при этом глаза у него были закрыты, как у покойника.

Чепухалин невольно оглянулся. Да, это был Кабаков, но не тот, которого знал Чепухалин, а совсем другой Кабаков. Он сделался огромным — голова и широченные плечи упирались в потолок, а ручища походили на грабарки (Грабарка — тачка, повозка). Настоящий Кабаков был маленьким, тщедушным, драчливым, с мордой цвета кирпича.

— Поднимите мне веки! — прогудел Кабаков, шаря вокруг себя руками-грабарками, как водолаз.

— Еще чего! Перебьешься! — невольно пятясь, Чепухалин, все же сохраняя душевное равновесие.

После того, как ты два раза пытался пустить себе пулю в лоб, это совсем несложно, понял он.

— Подними — не пожалеешь!

Чепухалин недоуменно почесал лоб стволом.

— А хрен тебе! — сказал он зло. — Ебическая сила!

— Не гневи Бога! — предупредил Кабаков, шевеля длинными узловатыми пальцами.

— Ты что, Вий?

— Похлеще!..

— А вот я тебя сейчас прищучу! — пообещал Чепухалин и наставил на Кабакова пистолет.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Кабаков. — А если я его отберу?

— Попробуй! — смело возразил Чепухалин, чувствуя, что уперся спиной в зеркало.

— А чего здесь пробовать?! — удивился Кабаков и протянул грабарку, на пальцах которой выросли кровавые когти.

Чепухалин выстрелил, метя прямо в лицо этого видоизмененного Кабакова. Выстрел отбросил Кабакова к противоположной стене, но не убил, хотя во лбу у него появилась круглая аккуратная дырка, и капля крови изящно скатилась на подбородок.

— Ерунда, — четко сказал Кабаков, слизывая кровь длинным, как у гадюки языком, и выплюнул изо рта сплющенную пулю.

Она с громким стуком упала на пол и откатились куда-то в угол.

— Подними веки, — прогудел Кабаков. — Богом прошу!