Золотой шар

Он пролежал в земле не одну сотню лет, но тело его осталось нетленно, словно он только что опочил. Затесавшись в толпу богомольцев, разбойник проник в церковь и, проходя мимо раки с мощами, выстланной кружевами и бархатом, ухитрился в давке незаметно срезать у святого ступню. В середке у нее, как и полагается, была кость, все остальное же было вылеплено из воска, и, стало быть, она никак не могла принадлежать человеку. В дверях разбойник обернулся и глянул поверх толпы, а потом зашвырнул восковую ступню подальше. Выбегая из церкви, он приметил еще краем глаза, что попал в тучного господина, облаченного в красное с золотом.

Минуло несколько лет, и разбойник вновь объявился в этих краях, на сей раз пышно одетый, в сопровождении слуг. Он узнал, что в церковь теперь валом валит народ — поклониться святому угоднику. Мощи его покоятся в крипте [3], а одна стопа помещена в забранном решеткой приделе, и неспроста: когда святого угодника вынесли из алтаря, он дернул ногой, да так, что у него отпала стопа и угодила прямо в глаз слеповатому епископу, и у того вдруг отверзлись очи. С тех пор, что ни день, помолиться Святой Стопе стекаются толпы паломников. Ни в одной из окрестных церквей нет таких богатых приношений, таких высоких саном пастырей, не говоря уж о том, что хозяева трактиров да постоялых дворов катаются ровно сыр в масле.

Нимало не заботясь о собственной шкуре, разбойник рассказал, как оно было на самом деле, но его сочли за безумца и велели помолиться Святой Стопе.

В высшую справедливость разбойник не верил и потому не искал ее. Искал же он достойного противника, которому бы сумел доказать, что жизнь в ее унылом коловращении, от рождения и до последнего вздоха, — суть прискорбное недоразумение.

Тернистыми были его поиски. Он скитался по белу свету, то и дело меняя обличье. Посетил и тот самый храм с резными драконами, что затерялся высоко в горах. В желтых одеяниях, со свитками в руках по храму расхаживали монахи и творили молитвы. Отвратив свои помыслы от мирских соблазнов, они подолгу созерцали бронзово-золотой диск, свисавший с потолка храма, и, созерцая его, избывали земные страдания. Как ни всматривался разбойник в бронзово-золотой диск, ничего не увидел. И запрезирал кротких, отрешенных монахов не меньше, чем божедомов, что стенают на своих топчанах, и кряхтя ковыляют по переходам, и думают при этом, что не избыть им земных страданий. И те, и другие представлялись ему жалкими существами, которые из смирения или же веры в предопределение покорились своей участи и отреклись от мира. А он этого не признавал. В нем еще бродили могучие силы, коими он жаждал помериться с людьми ли, стихиями ли — неважно. И потому он грабил, насильничал, убивал. И все равно душу его маяла пустота.

Более всего презирал он женщин — за то, что они с такой охотой повинуются коловращению времени, вынашивают в своем чреве и в муках производят на свет багровых уродцев, и мгновенно забывают о боли, и готовы вновь претерпеть те же тягости и народить целый выводок, и выкармливать их, и нянчиться с ними, а все ради того, чтобы род человеческий плодился и размножался.

Однажды ночью разбойник заблудился в горах и, спасаясь от бури, набрел на пещеру. В неверном свете луны, на которую то и дело набегали тучи, он разглядел, что пещера — полукруглая и вырублена рукой человека. Посредине на возвышении стоял каменный жертвенник, к нему вели три уступа. Боковинки уступов были припорошены пылью, но и сквозь пыль проступали иссеченные в камне круги и спирали. Разбойник приблизился к жертвеннику. Глаза его обвыкли в темноте, и он увидел там изваяние женщины. Голову ее венчала корона без зубцов. Лицо, озарившееся на миг лунным светом, было величаво и строго. Шею облегал широкий обруч с подвеской, а ниже водопадом низвергались округлые, с острыми сосцами, груди — целая гроздь. Женщина простирала к пришельцу руки. Его же обуяло бешенство. Ничего на свете не желал он так страстно, как сокрушить эту идолицу. Он рванулся к ней и с размаху всадил кулак в дерзко выпяченную гроздь. Изваяние качнулось и, перелетев через него, упало головою вниз. Краем короны ему рассекло лоб, одновременно что‑то скользнуло и обвилось вокруг его шеи.

Луна скрылась за тучами. Буря не то зарыдала, не то зашлась в хохоте. Всю ночь разбойник провалялся в беспамятстве на каменном полу, его терзали кошмары, ему чудилось, что его заглатывает и душит жаркое лоно.

Очувствовался он лишь под утро. У подножия жертвенника темнела горстка опилок, само же изваяние исчезло. На лбу у него горел рубец, а шею оттягивал висевший на черном шнуре золотой шар.