Золотой шут

– Надень. Пока не высохла твоя одежда.

Он бросил на пол мокрые штаны и подошел ко мне.

– Ты на меня рассердился. Ты меня ударишь. Или отрубишь мне руку.

– Нет, Олух. Ты сделал мне больно, но ты испугался. Я на тебя не сержусь и не собираюсь отрубать твою руку. Я не хочу тебя бить.

– Человек с одной рукой сказал…

– Человек с одной рукой врет. И его друзья тоже. Подумай об этом. Я пахну собачьей мочой?

Олух помолчал немного, а потом неохотно ответил:

– Нет.

– Я тебя хоть раз ударил? Отрубил тебе руку? Вот, возьми тунику. Мне кажется, ты замерз.

Олух осторожно приблизился ко мне.

– Нет. – Подозрительно уставившись на тунику у меня в руках, он спросил: – Зачем ты мне ее даешь?

– Она то же самое, что розовое пирожное, изюм и перо. Твой принц хочет, чтобы ты носил хорошую одежду. В ней тебе будет тепло. А очень скоро принц прикажет сшить для Олуха новую одежду.

Не убирая стен, я сделал осторожный шаг в его сторону и натянул тунику ему через голову. Она все равно оказалась слишком длинной и собралась складками у ног. Рукава скрывали кисти рук. Я помог Олуху их закатать, а из обрезков сделал пояс. Теперь он мог ходить, не наступая на край туники. Прижав к груди руки, он вдруг сказал:

– Мягкая.

– Ну уж наверняка мягче твой старой одежды. Потому что она чище.

Я вернулся к своему стулу и тяжело сел. Головная боль начала понемногу отступать. Возможно, Чейд был прав, когда рассуждал про эльфийскую кору. Зато все тело у меня саднило после падения на пол, да и синяки, полученные от отца Сваньи, давали о себе знать. Я вздохнул.

– Олух, сколько раз ты к ним ходил?

Он стоял, высунув изо рта язык, и думал.

– В дни стирки.

– Я знаю. Ты ходишь туда в дни стирки. Но сколько раз? Сколько?

Он облизал верхнюю губу, с самым серьезным видом кивнул и заявил:

– Каждый раз, когда день стирки.

Я понял, что больше мне ничего от него не добиться.

– Ты ходишь к ним один?

Олух нахмурился.

– Нет. Я мог бы, но он меня не пускает.

– Из-за монет, которые они ему дают. И тебе.

Он нахмурился еще сильнее.

– Бьет Олуха. Отнимает денежки. Потом однорукий разозлился. Я сказал ему. Теперь он берет монеты, а мои денежки отдает мне. На конфеты.

– Кто?

Олух помолчал немного, а потом ответил:

– Я не должен про него говорить. – Я уловил эхо его ужаса, когда зазвучала музыка Олуха, пронизанная голосами коз и звоном упряжи. Он почесал в затылке, затем расправил волосы руками так, чтобы их видеть. – А ты подстрижешь мне волосы? Мама иногда их стригла, после того как я мылся.

– Хорошая мысль. Давай подстрижем твои волосы.

Я с трудом поднялся на ноги. По-видимому, я сильно ударил колено, когда упал. Я был в отчаянии, но понимал, что мои попытки вытянуть из Олуха нужную информацию только загонят ее еще глубже под покров страха.

– Садись за стол, Олух, а я пока поищу ножницы. А ты можешь мне что-нибудь про них рассказать? Например, про однорукого? Где он живет?

Олух молча подошел к столу и сел. И тут же взял в руки пирожное, которое принялся разглядывать. Казалось, он забыл обо всем на свете. Я подошел к нему с ножницами в руках.

– Олух, о чем с тобой разговаривал однорукий?

Не глядя на меня, Олух ответил пирожному:

– Я не должен о нем говорить. Ни с кем. Или они меня убьют. А мои потроха будут валяться в грязи.

Обеими руками он начал гладить свой толстый живот, словно хотел убедиться, что с ним все в полном порядке.

Я принялся снова расчесывать его волосы. Олух немного успокоился и вернулся к изучению пирожного.

– Я подстригу твои волосы, но оставлю их достаточно длинными, чтобы они прикрывали шею. Тогда у тебя не будут мерзнуть уши.

– Угу, – равнодушно согласился он, поглощенный созерцанием розового чуда.

Занимаясь волосами Олуха, я вспомнил про Неда, и мне ужасно захотелось вернуться в то время, когда он был еще маленьким. Тогда я точно знал, что делаю все правильно. Я его хорошо кормил, учил ловить рыбу, следил за тем, чтобы он спал по ночам и ходил в чистой одежде. Что еще нужно десятилетнему мальчишке? А вот юноша – совсем другое дело. Может быть, мне удастся сходить сегодня вечером в город, чтобы его проведать. Гора волос на полу росла, по мере того как ножницы состригали неровные пряди, торчавшие в разные стороны.

Я решил зайти с другой стороны.

– Я знаю, что ты не должен говорить мне про однорукого. Про это нельзя. И мы не будем. Я даже не стану спрашивать, что он от тебя хочет. Но о том, что ты им рассказал, наверное, можно. Они же не велели тебе про это молчать, не велели?

– Не-ет, – задумчиво протянул Олух и вздохнул. Стрижка явно его успокаивала. – Однорукий… – тихо проговорил он, и в моем сознании вместе с музыкой возник образ Лодвайна.