Золотой след (легенды, сказки)

И ещё надо сказать, что вавилонскую пушку до сих пор водолазы не могут найти ни в одном море.

«Вот бы посмотреть на нее», — не раз говорил мне Егор Тимофеевич.

ПОЛЗУНЫ

Забарцы прошлого не таят. Лучше самим над собой посмеяться, чем недруги станут о тебе зубоскалить.

Этим летом я узнал ещё одну историю о председателе Гавриле. Событие не столь уж давнее, но молодежь его, конечно, не помнит, и даже слыхать-то о том не слыхали. А как старики начнут внукам рассказывать, — те плечами пожимают, не брехня ли? Оно и впрямь: мало что было, да быльем поросло. Хочешь, верь, хочешь, не верь.

Я поверил.

Гавриле не зря прозвище дали — Мучитель. Мучителем он и был. Подтвердил мне это и на сей раз зареченский дед Климка. Встретились мы с ним случайно. Сидел он на лавочке у своей избы, на майском солнце грелся, а я шел мимо, огурцы нес в бидоне, У Прасковьи Никифоровны разжился, — на всю Забару она славится своим солением, огурцы зиму в кадке постояли, а крепкие, будто на прошлой неделе солены.

Так вот, окликнул меня дед Климка, и я подошел. Сразу догадался, что ему надо. Угостил «Беломором» (до сей поры не курю сигарет) и подсел передохнуть. Тут пацаны босоногие по дороге пронеслись, пыль подняли. От этой пыли и пошел наш разговор.

— Гляди-кося, как вервка, за ребятней протянулась пыль-то, — сказал дед Климка.

Он, должно быть, плохо видел. Пыль быстро расползлась и на веревку не походила, но я промолчал.

— Я чего, промежду прочим вспомнил, слышь, — продолжал дед Климка. Аннушка, внучка, сегодня меня спросила, почему забарскую Авдотью Ползунихой прозвали? Ну, я ей рассказал историю, что не вдову Авдотью, а бабку её так прозвали. Знаешь, поди?

Никакой истории про Авдотьину бабку я не знал.

— Тогда слушай… Пересядь по правую руку, чтоб лучше мне слыхать тебя.

Я вспомнил, что дед Климка с войны вернулся контуженный, с той поры глух на левое ухо. Старость добавила ему худобу, зрением ослаб, только борода окрепла, как у Льва Толстого теперь.

— Так вот, опять же, с пыли все началось у бабки Авдотьи.

— Значит, и бабку Авдотьей звали?

— Да, вот так. Дед Беляй, дружок мой, шутит — на Авдотьях мир держится.

— Философ дед Беляй.

— Погоди, не сбивай меня. Та Авдотья, значит, тоже рано овдовела, — уж как так, где погиб муженек — не знаю. Говорят, в банду ушел, только и соврать могут. А троих на свет произвел. Расти, баба. И недоимку отдавай, молоко-яйца неси в канцелярию, даром, что овдовела… Ладно, не о том у нас разговор. Как Ползунихой-то стала, слушай. Смеяться ли, плакать. Идет она однажды по селу, карапуз у неё на руках, самый махонький, соску сосет. И надо же, сплюнул ту соску и загорлопанил, — в аккурат напротив гаврилиной конторы, будто наворожил кто. Осерчала Авдотья, сняла пацана с рук, шлепнула, ищи, говорит. А потом и сама на четвереньки встала, найти надо, иначе не затихнет сосунок. Ищет, ищет она, пыль подняв. А тем временем, Гаврила у окна стоял. Вот какая хреновина. Говорят, любил председатель глядеть, кто идет, чтоб кланялись ему. Вот видит он Авдотью на четвереньках и спрашивает писаря: — «Ну-ка, глянь, помощничек, отчего это Авдотья там ползает?»

Но ты сам рассуди — откуда писарчуку догадаться, что у бабы стряслось на дороге?

А Гаврила, между прочим, наседает:

— Со страху она, что ли? Зверь я какой, что ли?

Писарчук чувствует — успокоить надо начальство, и, не будь дураком говорит:

— Не со страху она, Гаврила Афанасьевич, а из уважения к вам. Проползла, чтобы не загораживать перспективу пространства, которым вы любуетесь из окна.

Гавриле понравился ответ. Авдотья же той минутой увидела председателя в окне, схватила своего чумазика на руки и тикать от конторы… Вот она, брат, какая история…

— За это Авдотью и прозвали Ползунихой? — спросил я.

Дед Климка почему-то опечалился и по-стариковски заскреб бороду, будто слова застревают у него в волосах и приходится выскребать их пальцами, как соринки.

— Непокорный ты человек и суетливый, — сказал дед Климка. — Слушай дальше. Историю тебе рассказываю, а не анекдот какой.

Я извинился, и мы ещё по одной закурили.

Но дед Климка все косился на мой бидон с огурцами, и я опять догадался, какую идею он вынашивает. Одним словом, коротко говоря, мы пошли в избу, выпили там по-маленькой, закусили, а потом вернулись к Авдотьиной истории. Мыслей у деда Климки и фактов теперь, конечно, стала больше, хотя головы он не терял и в правде божился. Однако, чтоб не утомлять читателя, я сам продолжу рассказ. Тем более, что на другой день после беседы с дедом-Климкой я перепроверил эту историю у нашего знаменитого деда Беляя, колхозного сторожа, который никакого другого оружия для охраны не признавал, кроме своей бердянки, сохранившейся в его роду с царских времен. Был он строг и на слово.

Итак, в чем теперь гвоздь истории?

Гаврила был человек дотошный. Он послал писарчука вдогонку за Авдотьей, — узнай, мол, не случилось ли чего с бабой, поклонилась, а просьбу сказать побоялась, я, говорит, зря страх на людей нагонять не хочу.