Золотой сокол

Ничего не понимая, Зимобор уклонялся, как мог; мелькнула мысль, что на него напала стая волхид, но он же знал эти лица, искаженные мстительной яростью. В ушах звучали неразборчивые злобные крики, и увесистые удары один за другим обрушивались на голову, на руки, на бока. Перестав соображать, Зимобор выхватил у кого-то дубину и стал отмахиваться. Даже так он справился бы с толпой обезумевших женщин, но старался никого не задеть, пока не разобрался, волхиды ли это. Волхиды умеют прикинуться хоть родной матерью, в этом он уже убедился; но, вяз червленый, какие же это волхиды?! Это Крепениха, с морщинками возле светлых глаз на коричневой коже, с ее рыжим платком на голове, это бабка Перепечиха со двора напротив Елагиного, это Гладышиха, злая, ворчливая и любопытная бабка с Дельницкой улицы, которая часто приходила к ним, и тетка Сполошиха, обычно добродушная, первая разносчица новостей, и тетка Кучерявиха, у которой на каждый случай жизни есть опыт и совет, — они были слишком живые, слишком настоящие, это не могли быть волхиды! Но и удары ему они наносили самые настоящие — суетливо, бестолково, теснясь, наваливаясь всей кучей и только мешая друг другу, попадая чаще по своим, чем по нему; с неистовыми визгами, криками, яростными и гневными воплями, коричневые от загара и красные от горячки боя, они замахивались и промахивались, толкались, падали и снова лезли, осыпая его малопонятной бранью и обрывками каких-то заклятий.

И вдруг в толпе мелькнуло что-то знакомое; стройная фигура в белой рубашке, как молния, прорезала суетливо машущую кулаками и палками толпу, в глаза Зимобору бросилось румяное от возбуждения и гневное лицо, блестящие голубые глаза, выбившиеся из косы пряди волос... Коромысло, которым она прокладывала себе путь через мятущуюся толпу... Дивина расталкивала бабок и теток, кричала что-то, теснила кого-то коромыслом, которым когда-то так славно усмирила Горденю; ее не слышали и не слушали, но Зимобор приутих, боясь ее задеть, и град ударов, падавший на его голову и плечи, стал ощутимо гуще. Вот какая-то костлявая баба, которую Дивина пыталась оттеснить, ударила ее, и Зимобор подался к ним, намереваясь прибить бабу на месте; а Дивина, с тем же гневным лицом, вдруг взмахнула над головой чем-то зеленым. Пучок травы задел Зимобора по лицу, он отмахнулся, но вдруг обнаружил, что се шарахнулись от него в сторону и только сзади, откуда толпе не было видно девушку, его еще пытаются стукнуть.

— Разойдись! — хрипло и гневно крикнула туда Дивина, и Зимобор остался один.

Душистые травы упали ему на лицо, мешали смотреть, но рука Дивины прочно прижимала пучок травы к его лбу и не давала сбросить.

— А ну разойдись! — так же гневно повторила она, оглядывая женщин, словно они были ее злейшие враги. — Мой он, себе беру, раз уж вы иначе не понимаете.

— Что ты делаешь, в уме ли ты? — закричала на нее какая-то из женщин. — Кого берешь, он же оборотень! Он нас погубил!

— Какой же он оборотень, сами поглядите! — Дивина показала на пояс Зимобора. — Где же видано, чтобы нечисть с серебром и железом ходила? Чуть не загубили человека!

— Оборотень он! — подхватила бабка Гладышиха, сверля парня злобным взглядом из-под коричневых морщинистых век. — Позвали его, он и выскочил! А ты... — Она перевела взгляд на Дивину. — Дура ты, девка! Заморочил тебя оборотень, а ты его в мужья берешь! И себя погубишь, и нас!

— Мое дело, кого хочу, того и беру! — с вызовом ответила Дивина.

— Мало нас погубили... Мало у нас деточек перемерло... — неразборчиво загомонили женщины, но не решались сдвинуться с места и только сжимали свои палки.

— Да как же ты... — больше с состраданием, чем с гневом, начала было Крепениха.

— А вот так! — сумрачно перебила ее Дивина. — Мой он, и никто его тронуть не смей! Горе ты мое! — чуть не плача, обратилась она, наконец, к самому Зимобору. — Говорила же я тебе: сиди дома! Говорила, ну?

Зимобор поднял руку и сдвинул на лоб мешающие смотреть травы. Это оказался венок Дивины, тот самый, что она сплела сегодня утром у него на глазах.

— Говорила, — с усилием подтвердил Зимобор. В голове гудело: похоже, его неоднократно приложили дубиной по лбу.

— Не трогай! Пусть все видят...

— Что — видят? — Он не понимал совершенно ничего, и те обрывки слов, которые до него долетали, только сбивали с толку. — Что это все означает?

— А то! Зачем тебя, горе мое, из дому понесло? Кто тебя звал?

— Да ты же и звала! — Зимобор смотрел на Дивину, чувствуя себя последним дураком. — Ты звала. «Помогите», кричала.

— Не кричала я ничего такого, — устало вздохнула Дивина, да Зимобор и сам уже понял, в чем было дело. — Заморочили тебя, а я вот теперь...

— Что — теперь? За что вы на меня накинулись-то, матери мои?

— А за то, — с горьким вздохом ответила Дивина среди молчащих женщин. — Кто оборотень, тот нам навстречу должен был выйти. Кривушу мы звали проклятую. А вышел ты...

— Да я же не Кривуша!

— Да она ведь кем хочешь обернуться может, хоть белой свиньей, хоть князем Столпомиром! И тобой — проще простого!