Кое-как, ощупью находя дорогу сквозь заросли, Дивина и Зимобор добрались до вершины. Здесь, среди поднявшихся за последние годы молодых березок, виднелись остатки святилища: несколько столбов, опаленных тем давним пожаром, еще стояли вразнобой, и в самом низу на них еще можно было разобрать остатки почерневшей резьбы. Под слоем травы глухо похрустывали старые угли, и стояла оплетенная кустами полуразрушенная стена, по плечи человеку.
— Ну, все! — У ближайшего столба Дивина выпустила руку Зимобора. — Здесь не тронет тебя никто, можешь хоть спать!
— А ты... — начал он, еще держа два обрывка венка и не зная, что ей сказать.
— А я-то что? — Дивина пожала плечами. — Меня-то не тронут! Тебя вот... Что же ты наделал! За каким лешим тебя в поле понесло? Ведь сказала же я тебе: сиди дома! Сидел бы, ничего бы не было!
— Я слышал твой голос, — устало повторил Зимобор, понимая, что объяснения ничем уже не помогут. — Ты звала как будто... Сейчас-то понимаю, что это не ты была. А тогда не понял. Уж больно чудно это все: то весенние заклички, то колядки, то жнивные... Заморочили совсем...
— Не тебя, а волхид морочили. Им годовой круг поломали, дорогу закрыли.
— Но ты же звала... Ну, мне послышалось...
— Все понятно! — Дивина отмахнулась и обняла белую березку, в тоске прислонилась к ней. — Что теперь говорить! Сделано дело! Не воротишь. Ох, Кривуша, змея подколодная! Как сказала, так и сделала, чтоб ей ни чести ни места! Обещала погубить меня — и погубила! Я у нее жениха увела, а она увести не сумела, так другого мне на шею навязала — хочешь не хочешь, а ступай теперь замуж! Теперь женись, податься некуда! — Она криво усмехнулась. — Рад не рад, уж ничего не поделаешь.
— Неужели никак... — начал Зимобор и сам сообразил, держа в руке обрывки венка, что теперь — никак. — Да я же сам не знаю, как жить буду! Мне в Полотеск надо ехать! Что же ты... со мной поедешь?
— Да ты сам меня звал! — Дивина с горькой насмешкой покосилась на него. — Или уже передумал?
— Я не передумал! — с досадой ответил Зимобор. — Просто я сам не знаю, где и как буду жить. Я из дома ушел, потому что... Отец мой умер. А наследство без меня поделили. И возвращаться мне было — только зря позориться. Теперь приходится в другом месте счастья искать.
— Все ясно. Если сейчас женишься, то
Зимобор в удивлении поднял голову. Дивина стояла, прислонившись к березе и поглаживая белую кору в черных трещинах, а на лице у нее было такое напряженное и задумчивое выражение, будто она пытается вспомнить давний, смутный сон. Так было, когда они говорили о бляшках воинских поясов.
— Обручилась? Давно? — Для Зимобора это была новость, и не сказать чтобы приятная.
— Да. Очень давно. Я тогда совсем девчонка была. Жениха в лицо не помню. И кто он был, тоже не помню. И кто родители мои — не помню.
— Как — родители? А Елага?
— Я ей не родная дочь. Я до двенадцати лет у других жила. Меня при рождении прокляли, обещали, что погибну, когда обручусь. А потом я должна была в лесу пропасть. Но меня увели...
Зимобор похолодел: из всего услышанного наибольшее впечатление произвело то, что своей глупостью, этим вынужденным обручением, он подверг Дивину смертельной опасности. Раньше-то он думал, что ей грозит только утрата ведовской премудрости — потеря обидная, но не смертельная. А все оказалось гораздо хуже.
— Что я должен сделать?
— Пока не знаю. — Дивина вздохнула. — Матушка вернется, может, подскажет что. Или я пойду у Деда спрошу. Уж Дед все знает!
Зимобор помолчал. Дела обстояли хуже некуда — и у него, и у нее. Но почему-то при взгляде на ее фигуру в белой рубахе, прильнувшую к березе, у него светлело и теплело внутри.
— Все равно я рад, что встретил тебя, — сказал он.
— И я тоже рада, — ответила Дивина, не глядя на него. — Это, видно, судьба, а суженого и пешком не обойдешь, и конем не объедешь.
Зимобор встал и подошел к ней, но она отпрянула:
— Нет. Не трогай меня. А то мы оба с этой горы живыми не сойдем. Я пойду, а ты оставайся. Смотри как следует. Сейчас Купала, а тут — священная гора. Может, дадут тебе совет.
— Кто?
— Те, кто знает. Я утром за тобой приду.