Золотой стриж

– Ни за что. Если земля примет мою жизнь, она ее примет и так. И ты больше себя не режь, ясно? Больше никаких шрамов.

– Никаких шрамов, – эхом повторил Кадет.

Хотелось сказать на прощание что-нибудь задорное, запоминающееся, но в голову, как назло, ничего не приходило. Он зашел в воду, кряхтя от холода, и чуть не зашипел: вода была как жидкий лед, ноги сразу онемели. После десяти лет мытья мокрыми тряпками заходить прямо в воду казалось совершенно противоестественным – все равно что лететь. Но он сделал еще пару шагов, оступаясь на скользком дне. Мир вокруг дрогнул снова.

– Я отдаю всю аниму без-з остатка, – сказал Нил, стараясь не давиться словами, – у него зуб на зуб не попадал. – Пусть это оз-зеро станет новым местом силы, – прибавил он и запнулся. Не от холода, наоборот: потому что больше никакого холода не чувствовал. Как и своих ног. Неужели сработало? Пожалуйста, хоть бы сработало. – Пусть все земли, которые питает эта в-вода, в-вернут с-себе магию и с-свободу. – Дрожь разом прекратилась, как не бывало, и он договорил: – Теперь эта земля принадлежит всем племенам, которые живут на его берегах.

Нил представил, как анима покидает его, – и отпустил ее, тяжело дыша открытым ртом. Рукой касаться было не обязательно, он чувствовал, что весь пропитан магией, и разрешил ей уйти. Слеза медленно, тяжело сползла по щеке, секунду повисела на подбородке и упала, напоследок золотисто вспыхнув под солнечными лучами, и от того места, где она коснулась воды, во все стороны поползло золотистое сияние. Нил уже не чувствовал собственное тело ниже пояса, и это приятное, сонное онемение ползло вверх, накрыло сердце, потом горло, мягко перекрывая доступ воздуха.

А потом время пошло так, как ему положено, – разом, без предупреждений. Над головой тяжело хлопнули крылья, и Нил медленно, заторможенно поднял взгляд. Ястреб летел прямо на него, и Нил упал назад. Лапа подцепила воздух перед его лицом, едва не задев шею. Кожу хлестнуло холодом, но Нил уже коснулся спиной воды.

Он был уверен, что последняя секунда будет мучительной, но боли не было, и он осел в воду, удивляясь тому, как это, оказывается, просто: умирать. Дышать почему-то совершенно не хотелось.

В первое мгновение спине стало холодно, а потом вода приняла его так ласково, будто он – ее часть, и сомкнулась над головой. Сверху доносился еле слышный шум, потом стих. Он тонул спокойно, как камень: сердце не билось, в груди было пусто и холодно, и Нил сонно размышлял, почему все еще работают глаза. Правда, работали они как-то странно: он чувствовал, что на ребра давит чья-то цепкая, твердая рука, но никакой руки не видел – только расплывчатый контур солнца и дрожащую толщу воды.

А потом сердце вдруг трепыхнулось, и снова, и снова: еще не биение, но хотя бы попытка. Ноги тут же закололо, перед глазами вспыхнули искры. Нил открыл рот, сам не зная, что и кому хочет сказать, – и в горло тут же хлынула вода. Только что он так мирно дышал в этом озере – а точнее, не дышал, – что его до глубины души потрясло, сколько страданий причиняет вода, когда она у тебя внутри, а не снаружи.

Невидимая рука толкнула его глубже, и на этот раз он барахтался, отбивался, вот это уже больше походило на ту смерть, которой он боялся: в висках стучит, дышать хочешь, но не можешь, грудная клетка в огне, ты вроде бы кричишь, но сам себя не слышишь. Спина коснулась чего-то мягкого и прохладного – видимо дна. У Нила в голове мелькнула дурацкая мысль, что он, похоже, все это время тонет на глубине чуть выше колена, а потом рука, давившая на грудь, сжала пальцы и резко дернула его вверх.

Нил с хрипом сел, снова чуть не захлебнулся, попытался встать, упал в воду – и тогда рука, по-прежнему державшая рубашку, подтащила его к берегу, и он растянулся на мелководье, мокро кашляя. Грудь разрывали жуткие, влажные хрипы, он не мог дышать, но тут его перекатили на бок, вода наконец-то вылилась изо рта, и он разрыдался, комкая руками песок.

Он даже на локте не мог приподняться, руки не держали, – но его подхватили, усадили так, чтобы он не падал лицом в воду, и узкая ладонь осторожно вытерла его мокрое лицо: слезы, воду, слюну. Нил заерзал, устраиваясь удобнее, и руки обняли его, покачивая, как ребенка.

– Малыш, смотри, – сказал хриплый, надтреснутый женский голос. – Посмотри.

Открыть глаза Нил смог с третьей попытки. Озеро сияло, будто в него высыпали все звезды, что есть на небе: мириады ярчайших искр. Над водой поднималась золотая дымка – как на рассвете летом, только в десять раз гуще. Небо было чистым и синим – ни Ястребов, ни облаков.

Кашель царапал горло, но все меньше и меньше, сердце, трепыхавшееся, как рыба на льду, с каждым ударом билось ровнее. Нил кое-как поднял руку и вытер глаза. Его обнимала мокрая насквозь старушка – так вот чья ладонь его топила, а потом вытащила. Смуглая кожа старушки тоже сияла, будто она пропитана золотистой водой насквозь.

– Вы кто? – выдавил Нил и опять зашелся в приступе кашля.

– О, не узнал? – весело сказала она, разжав объятия.

Искры в озере медленно гасли, золотая дымка рассеивалась.