Золотой цветок - одолень

— В этом нет сомнения, дьяк. Прикоснитесь мизинцем к этому рубину — теплота потечет по руке. И ваша черная кровь станет красной. Зеленый смарагд надо лизнуть, подержать под языком. Он укрепляет в человеке мудрость. Дохните на сей синий сапфир. Посмотрите через него на пламя свечи, на солнце. Ваши сердца озарятся красотой, благородством и величием. Преобразятся ваши лики. И самые прекрасные женщины мира упадут к вашим ногам рабынями. Адамант дает власть над воинством и даже князьями. Он околдовывает сильных мира сего...

— Увидий, Горлаций-виршеплет! — восхитился шинкарем Меркульев.

Тулупов скривился:

— Я не весьма учен. Понимаю хорошо токмо в сыске и торговле. Скажи мне, Соломон: сколько камней я могу взять за три разграбленных зерновых амбара и ледник с осетриной?

— Бери все камни! — отмахнулся яицкий атаман.

— Амбары разбиты давно, как я понимаю? При смуте?

— Так и есть, Соломон. Зачти долг с наваром! Резы будут велики!

— Все учел, дьяк. Но более вот этих двух самоцветов не можно взять. Очень узе они ценны.

— А я и не возьму больше. Это твой Меркульев полагает, что мы все мздоимцы и уроды. Он сидел здесь и рдел от возможности унизить меня взяткой.

— Видит бог, не было такого! — взмолился атаман.

— Врешь! — бросил гусиное перо дьяк. «Придется тебя отправить на небеси», — подумал Меркульев.

В приказную избу вошел стрелецкий полковник Соломин. Он хлопнул в ладоши, заулыбался. Тулупов понял знак: стрельцы похитили кого-то из казацкой старшины Яика. Умыкнули, чтобы допросить на дыбе. Пленника попытают, убьют и опустят ночью в прорубь, ежли он безвинен. А признается в злом умышлении послов, тогда схватят всех...

— Я тебя, Меркульев, до самой Москвы буду сопровождать с полком стрельцов. Охранять буду твой обоз, — выпятил грудь Соломин.

— Теперича вы надолго повязаны, — заметил ядовито Тулупов.

«Неужели мне скрутят руки? — забеспокоился атаман. — Но ведь за избой казаки наблюдают. Они поскачут на выручь всем полком. И возницы выстроятся войском. И сотня Нечая прорвется за мгновение ока через татарские ворота. А воеводская стража настроена к мятежу. Толпы голодаев и разбойников-молодцов всегда готовы броситься на воеводские хоромы. Астрахань сразу рухнет. Начнутся пожары, грабежи купеческих лавок и богатых амбаров. Нет, не осмелятся меня взять...»

Меркульев рокотал бархатно:

— Мы все на виду, народ открытый. Царю землю великую дарим. Везем рыбу.

Дьяк покручивал засиженную мухами чернильницу... Думал молча: «Хитришь, атаман. А мне привезли донос. Скажи, где хранится утайная казна казацкого войска? Ты рыбку жертвуешь государю всея Руси. Где же твой поклон искренний? Ты идешь не на поклон, а на торг! Надеешься в Москве выменять право на волю. Вор ты и разбойник! Я еще лично отрублю тебе руки и ноги на лобном месте!»

«Сегодня же мы тебя и уберем», — решил атаман.

Тулупов встал, покряхтывая:

— Идите, помойтесь в баньках с дороги. Попарьтесь веничками березовыми. Утешьте души астраханским хмельком. Ждите указ воеводы. А до Москвы вас будет сопровождать полковник Соломин. Прошу любить и жаловать!

Когда гости вышли, дьяк спросил:

— Кого взяли?

— Тимофея Смеющева, есаула.

— Наследили?

— Нет, чисто.

— Как ухитрился?

— Подослали мальчонку с писулькой. Мол, Меркульев закован в колодки. Тот прочитал, вскочил на коня и кинулся через овраг к полку Хорунжего. В овраге мы его и скрутили. Но с трудом. Зарубил он трех стрельцов. Сотнику руку отсек. А когда поднимали на дыбу, убил палача Никодима пинком в висок. Сотник тож помер от потери крови.

— И ты говоришь: чисто!

— Никто не видел.

— Эх, Соломин! Тебе токмо с пушками возиться. Ты взял одного казака, а потерял пять сабель.

— Живьем трудно брать.

— А мертвые сыску не потребны.

— Да он и живой, как мертвец. Ничего не говорит.

— Я допрошу его сам. Мои костоломы грубы и торопливы. У них воры помирают быстро.

— Они задают ему те вопросы, что вы повелели...

...Каменные своды подземелья заплеснели и почернели от сырости и многолетия, от пыточных очагов. В углу темнелась нора. Возле дыры сидела крыса, пошевеливая седыми усиками. Она не боялась палачей, криков и стонов, звона железа в пытошной. Подьячие обычно ласково обращались при допросах к этой известной им и знакомой крысе:

— Здравствуй, Старуха! Что будем делать сегодня? Огоньком вора попытаем? Али клещами? Али пощекочем крюком печень?

Крыса вставала на задние лапки, кланялась, кивала головкой, утирала мордочку. Сотни бунтарей и разбойников были истерзаны при ней до смерти. Сегодня Старуха суетилась, была раздражена. Притащенный для пыток человек разорвал сыромятные стяжки, извернулся и ударил ногой пытчика. Палач лежал мертвый в другом углу. Крыса уже подбегала у нему, обнюхала, заглянула с любопытством в раковину волосатого уха. Крысе не нравился человек, который висел на дыбе. Она раза два подбегала к нему, шипела, скалила зубы.

Тулупова не обрадовало усердие костоломов. Он присел на скамью молча, сердито. Присматривался, слушал:

— Зачем взяли в поход вестовых соколов? — вопрошал подьячий, ломая есаулу колено.